Искаженная демократия. Мнение, истина и народ

Урбинати Надя

С тех пор гражданские права играют важную политическую роль, хотя они никогда напрямую не превращались в политическое участие [135] . Их косвенная или «негативная» власть с самого начала рассматривалась как качество, которое по своему характеру является антитираническим, поэтому с политической точки зрения они требовали отстаивать такое правление, которое должно проверяться и контролироваться – как институтами и правилами, так и силами граждан, его инспектирующих. Через несколько столетий после Мильтона Ганс Кельзен, а потом и Хабермас подчеркнули необходимую связь между негативной и политической свободой, доказывая наличие внутреннего отношения между индивидуальными правами и демократией [136] . Следовательно, классические гражданские свободы, от свободы религиозной совести до свободы речи и собраний, являются основанием для демократии, поскольку они существенны для формирования двух условий, без которых демократий не было бы, а именно: наличия у граждан доступа к политической информации и возможности всегда, а не только во время избирательной кампании или же в случайном совпадении с отправлением их суверенной воли, свободно выражать и распространять свои мнения о правительстве (то есть критиковать его и открыто выражать свое несогласие) [137] .

135

Объясняя то, как сторонники республики использовали понятие гражданской свободы в «строго политическом смысле», Скиннер привлек внимания к тому, что обычно они относят к таким свободам «свободу слова, свободу передвижения и свободу заключать договоры и часто обобщают их в форме требования, чтобы граждане имели равные права на законное наслаждение своими жизнями, свободами и состоянием». Скиннер К. Свобода до либерализма. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2006. С. 29–30.

136

Права,

нужные, чтобы демократическая процедура работала правильно (то есть в соответствии с базовыми процедурными условиями анонимности, нейтральности, положительной ответственности и решаемости), должны считаться внутренними для демократии. См.: Habermas J. Between Facts and Norms: Contribution to a Discourse Theory of Law and Democracy / W. Rehg (trans.) Cambridge, MA: MIT Press, 1996. P. 82–131 (Chap. 3). Хотя, будучи увековечены в конституции, они ограничивают работу демократии и ее результаты, но тем не менее гарантируют демократическую природу процесса и его непрерывность. Аргументацию такого рода см. в: Ely J. H. Democracy and Distrust: A Theory of Judicial Review. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1980; Holmes S. Precommitment and the Paradox of Democracy // Constitutionalism and Democracy / J. Elster, R. Slagstad (eds). Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 195–240.

137

Kelsen. General Theory of Law and State. P. 287–288.

Из того факта, что представительная демократия является правлением посредством мнения, вытекает два следствия, одно запрещающее, а другое утверждающее: мнение ограничивает правление и в то же время основывает его на свободе. Публичное обсуждение превращает общий интерес в коллективную конструкцию граждан, в результат непрерывного переубеждения и компромисса, который никогда не приводит к окончательному вердикту (неважно, насколько хорошему или правильному). В этом всеобщем процессе несогласие столь же важно, как согласие; критика действует в качестве стабилизирующей силы политической свободы не меньше, чем общая убежденность в некоторых базовых принципах, например тех, что были воплощены в Билле о правах или конституции. Следовательно, «негативную» власть мнения можно описать и как укрепляющую силу, и как индикатор положения «объединяющей силы», связывающей граждан с избранниками. Как говорит Бэйкер, функция публичного форума мнения в современной демократии – это «эгалитарное распределение» (которое выражает принцип плюрализма и антимонопольности) и в то же время «инклюзивный общий дискурс» [138] . Это посылка, на которую опирается двойное значение общественного мнения – с одной стороны, критической и контролирующей силы, а с другой – объединяющей силы легитимности. И это та самая посылка, которая оправдывает правовое вмешательство ради защиты равной свободы на форуме.

138

Baker. Media Concentration and Democracy. P. 9.

Барьеры, возможности и самоустранение

Демократия началась с заявления Солона о том, что побеждать следует посредством убеждения, а не денег, силы или семейных связей. «Граждане выходят на форум, не имея ничего, кроме своих аргументов» [139] . В современной устоявшейся демократии «мы можем считать само собой разумеющимся, что демократический режим предполагает свободу слова и собраний, а также свободу мысли и совести» [140] . Такое отношение к ним как к данности способно скрыть их силу и одновременно хрупкость. В считающемся сегодня классическом исследовании места единогласия и конфликта в функционировании небольших демократических организаций Джейн Дж. Мэнсбридж указала на то, что условия, в которых равная власть считается необходимостью, возникают тогда, когда ясно, что эти свободы отсутствуют или сокращаются и когда есть соответствующее их восприятие. Мэнсбридж добавляет к этому, что неравенства сами по себе не являются проблемой, если никто не воспринимает их в качестве проблемы и если у каждого есть возможность «осуществлять равную власть», то есть если все члены [организации] считают, что обладают «равной властью, которую они могут применить, „стоит им только захотеть“» [141] . Именно поэтому процедуры представляют ценность, а люди считают себя независимыми даже тогда, когда повинуются законам, которые были приняты большинством или выборным парламентом [142] . Я предлагаю применять различие между «равными возможностями» и «достижением» равенства к процессу формирования мнений. Как и в случае полномочного волеизъявления, чем слабее возможность граждан участвовать в форуме или чем более слабой она ощущается, тем важнее им эта возможность.

139

Walzer. The Spheres of Justice. P. 304.

140

Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1995. С. 202.

141

Mansbridge J. J. Beyond Adversary Democracy. Chicago: University of Chicago Press, 1983. P. 234–235.

142

Общая воля у Руссо опирается на детерминистское использование нормы, которое похоже на использование у Монтескье понятия духа (esprit) или Конституции. Прекрасный анализ гипотетического основания общей воли у Руссо см. в: Leoni B. Scritti di scienza politico, e teoria del diritto / M. Stoppino (ed.). Milan: Giuffre, 1980. P. 70–72.

Проблема – не конфликт сам по себе или неравная власть как таковая. Гораздо более тревожная проблема – ощущение гражданами того, что у них нет «равных шансов направить движение своей организации в предпочтительную для них сторону», что у них нет власти или что их действия не влияют на публику в той же мере, что и действия других [143] . Снижение в устоявшихся демократиях доли граждан, принимающих участие в выборах, – тревожный сигнал: гражданам, вероятно, кажется, что у них нет шанса повлиять на политическую жизнь в своей стране; что они не равны в управлении властью мнения, хотя у них и есть равные избирательные права, а также свобода слова и печати; другими словами, что власть избирателя оказывается в любом случае пустой, если эта власть изолирована [144] . Они стремятся не к уравниванию социальных условий, но к блокированию их перевода в политический голос и власть. И это урок, который демократия преподнесла еще в самом начале, когда Солон, освободив задолжавших граждан своего города от власти кредиторов, попытался дать им равные шансы на участие в политической власти, поскольку полагал, что это лучший способ гарантировать то, что они не подпадут под владычество богачей. Следовательно, демократические решения должны воздействовать именно на препятствия, мешающие политическому равенству и участию, разоблачая их и стремясь их устранить. В своем обращении 1920 года о «Новом национализме» Теодор Рузвельт сформулировал похожие идеи, когда он, заметив, что право на собственность «не дает избирательного права какой бы то ни было корпорации», заявил: «Необходимо, чтобы были приняты законы, запрещающие прямое или косвенное использование корпоративных средств для политических целей… Если бы наши политические институты были совершенны, они бы вообще не допускали политического господства денег в любом из наших дел» [145] .

143

Mansbridge. Beyond Adversary Democracy. P. 235.

144

Przeworski A. Capitalism and Social Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P. 218–221.

145

Roosevelt T. The New Nationalism / E. H. Abbott (introduction). New York: The Outlook Company, 1910. P. 13–14.

Барьеры, мешающие участию, как прямые, так и косвенные, должны быть не слишком высокими, хотя их и не следует арифметически уравнивать; важно, чтобы люди знали и верили в то, что при некотором усилии они могут преодолеть их (именно это Руссо имел в виду, утверждая, что l’opinion, записанное в «сердцах» людей, является движущей энергией общей воли, записанной в институтах и процедурах). Добровольный характер участия в политической жизни должен работать в качестве стимула и напоминания об имеющейся у граждан власти, а не как фаталистическое препятствие действию. Конечно, неравенство в богатстве не должно быть слишком большим. Однако чтобы политическое равенство сохранялось, его не обязательно устранять, главное, чтобы люди знали и верили в то, что их неравные экономические силы не станут причиной того, что их политический голос не будет услышан. Не должно быть ощущения, что использовать процедуры бесполезно; самоустранение с форума и из процесса выборов не должно казаться удобным решением.

Превращение политики в форум мнений усиливает значение политического присутствия (или отсутствия) граждан. Поскольку мнения могут влиять на решения людей, они становятся весьма привлекательны для политических лидеров, которые пытаются использовать форум лишь для того, чтобы завоевать популярность, а не для обнародования собственных поступков: мир мнения может превратить публичность в стратегию сокрытия и в средство укрепления идеологического согласия, которым политики пользуются в обход электорального согласия. С другой

стороны, он может стать привлекательной силой для социальных и экономических групп, которые надеются задать политическую повестку, повлиять на дискуссии в рамках институтов и на законодателей. Неизбежное расхождение, порождаемое тогда, когда присутствие определяется голосом, может значительно увеличиться вследствие неравных возможностей использовать средства информации и коммуникации. Рональд Дворкин придал этому аргументу элегантную форму, указав, что сегодня ключевой вопрос – уже не свобода слова как право частного лица, но свобода слова как участие в работе демократии. Если мы соглашаемся с тем, что демократия – это диархия, тогда следует предусмотреть правовое вмешательство, которое сократит влияние частных денег в политике и восстановит принцип равенства в политической свободе, помешав могущественным частным лицам и корпорациям приобретать слишком влиятельный голос [146] .

146

Dworkin. Sovereign Virtue. P. 351–354.

Несбалансированная власть голоса

Существующие социально-экономические барьеры для диархического гражданства противоречат демократическому принципу равенства политической свободы, даже если мы не можем совершенно убедительно «доказать» то, что они так или иначе влияют на политические решения, поскольку именно «согласие большинства, а не дискуссия, определяет закон» [147] . Федералисты, несмотря на свое чрезмерное внимание к угрозе, которую для стабильности представляли неимущие, ясно понимали то, что различия в богатстве и культурное неравенство могут оказывать огромное влияние на положение дел в республике, поскольку представительство структурно опирается на различие или неравенство граждан в ораторских навыках и способностях. Джеймс Мэдисон высказывал озабоченность угрозой, исходящей от бедных, но он же упоминал и ту опасность для здоровья республики, которую представляют собой богатые [148] . Но поскольку он был республиканцем, больше всего его беспокоила коррупция, а не политическое неравенство.

147

Manin. Principles of Representative Government. P. 190.

148

Madison J. Speech in the Federal Convention on Suffrage (1787) // Writings. New York: Library of America, 1999. P. 132–133; Property and Suffrage: Second Thoughts on the Constitutional Convention (1821) // The Mind of The Founder: Sources of the Political Thought of James Madison / M. Meyers (ed.). Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1981. P. 399–400.

Однако в демократии защита политических институтов от коррупции – это защита политического равенства, и отсюда вытекают два момента: защита «достоинства системы политического представительства» и гарантия «честного доступа к публичной арене на каждой стадии политической конкуренции, предоставляемая кандидатам, имеющим право участвовать на этой стадии» [149] . На эти моменты указывает озабоченность ходом споров вокруг реформы финансирования кампаний в США, заметная, когда Верховный суд и федеральные суды используют аргумент о коррупции для описания «разрушительного влияния корпоративного богатства» или «ненадлежащего влияния», которое может оказывать неравное «политическое присутствие» в форуме, пусть даже у корпораций нет явного плана или намерения использовать такое присутствие и даже если речь не равнозначна голосованию [150] . «Ненадлежащее влияние» обозначает диспропорциональное неравенство ресурсов, имеющихся у некоторых кандидатов вследствие диспропорционального неравенства ресурсов, которые есть у некоторых граждан. Ощущение бессмысленности демократических институтов, которое может появиться у ущемленных граждан, следует интерпретировать не как разоблачение дефицита демократии, но как признание нехватки власти или же как доказательство того, что социальное неравенство переводится в неравное политическое влияние [151] . Как показал Чарльз Бейц, вопрос о неравенстве политического влияния является сложным и открытым для различных интерпретаций, сталкивающихся друг с другом – во-первых, по причине сложности принципов «политического равенства» и «политического влияния», а во-вторых, потому, что он приобретает разный смысл в зависимости от того, как его рассматривать, в связи с гражданами, желающими выразить свое мнение, или же кандидатами, которые претендуют на равные конкурентные условия [152] .

149

Beitz. Political Equality. P. 203.

150

Dawood J. Democracy, Power, and the Supreme Court: Campaign Finance Reform in Comparative Context // International Journal of Constitutional Law. 2006. Vol. 4. P. 278. Дэйвуд, в частности, ссылается на решения Верховных судов США по делам «Bukley v. Valeo» и «McConnell v. EEC», а также на другие решения судов штатов по делам, касающимся роли корпоративных финансов в политике.

151

«Система финансирования кампаний посредством частных взносов ставит в невыгодное положение граждан, которые и так уже ущемлены». Gutmann A., Thompson D. F. Democracy and Disagreement. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University, 1996. P. 134.

152

Beitz. Political Equality. P. 194–195. Бейц подверг детальному анализу следствия, вытекающие из двух подходов к защите равенства политического влияния – того, что соответствует «обособлению» институтов от социальных интересов, и того, что стремится противодействовать формированию социального неравенства, чтобы уже в самом начале блокировать потенциал неравного политического влияния. Как он верно заключает, процедурная концепция демократии больше соответствует первому подходу, чем второму. Однако если мы следуем этому первому подходу, то должны выбирать между поддержанием равновесия среди кандидатов, которое позволит им состязаться честно, и предоставлением избирателям шанса вступить в борьбу, если они решатся на это. Споры о финансировании избирательных кампаний в США сосредоточены на первом варианте, тогда как более радикальная концепция политического равенства в представительном правлении заинтересована также и во втором. См.: Ibid. P. 196–197.

Если Верховный суд США использовал выражение «ненадлежащее влияние», значит предполагалось, что основание демократии – это политическое равенство, и не только в сфере голосования. Выражение «ненадлежащее влияние» указывает также на то, что должна существовать максима демократического влияния, ориентирующая политические суждения и решения. Опираясь на эти посылки, Ч. Эдвин Бэйкер предложил убедительный в теоретическом плане аргумент, оправдывающий защиту правительством плюрализма в области информации и коммуникации: «Та самая эгалитарная ценность, что воплощена в равном праве людей на самоуправление и… в урне для голосования, имеет значение также и для публичной сферы» [153] . Такова цель, которая задается максимой демократического влияния, которую можно расширить на оценку участия граждан в сфере формирования мнений в целом, ради защиты плюрализма медиа от концентрации собственности и одновременно ради защиты политического равенства от «ненадлежащего» влияния. «Медиа, как и выборы составляют главный шлюз между формированием общественного мнения и формированием „государственной воли“». По этой причине «страна является демократической только в той мере, в какой и медиа, и выборы являются структурно эгалитарными и политически значимыми» [154] . То же самое можно сказать о финансовом вкладе в политические кампании или о частных деньгах в политике, которые выступают попыткой монополизировать ресурсы мнения. Максима демократического влияния согласуется с диархическим характером представительной демократии, поскольку она обращает внимание на защиту «цепочки общения» между гражданами и институтами, создающей публичное и политическое мнение. Задача этой максимы – заставить граждан и законодателей признавать и разоблачать «ненадлежащее влияние»; она утверждает, что демократическое правление должно требовать равного внимания и уважения со стороны законов и должностных лиц, а также равного внимания к возможностям граждан оказывать «влияние» на политический процесс. В соответствии с предпосылкой о мнении как форме суверенитета, максима демократического влияния выступает руководящим принципом для суждений и решений по вопросам, которые относятся к обстоятельствам формирования мнения и являются вопросами политической справедливости.

153

Baker. Media Concentration and Democracy. P. 7.

154

Ibidem.

У каждой страны есть своя история посягательств на равенство, которые нуждаются в выявлении, разоблачении и устранении. Применение максимы демократического влияния к США повлекло бы перемены в логике невмешательства, которая родилась из «романтического представления о Первой поправке» как условии «рынка идей» [155] . Этот вывод можно признать обоснованным, если рассмотреть вышеупомянутый аргумент Верховного суда о том, что «ненадлежащее влияние» – это причина коррупции, поскольку оно является нарушением равного «политического присутствия». И здесь выявляется и разоблачается та коррупция, что подрывает саму ценность равного гражданского участия, а не добродетель или какое-то иное благо, которое превосходит положение каждого гражданина в республике. В демократии коррупция – это, собственно говоря, нарушение принципа равенства политической свободы.

155

Barron J. Access to the Press – A New First Amendment Right // Harvard Law Review. 1966–1967. Vol. 80. P. 1643.