Искаженная демократия. Мнение, истина и народ
Шрифт:
Круговой характер наделения властью и проверки власти – вот причина, по которой власть мнения так сложно научно определить и нормативно регулировать, но именно это задает ее практическую необходимость. Эта сложность и уклончивость заставила Давида Юма определить «общественное мнение» как «силу», благодаря которой большинство легко управляется меньшинством, а меньшинство не может избежать контроля со стороны большинства [67] . После бросания «бумажных камней» именно круговое движение мнений связывает граждан друг с другом, соединяя государственные институты и общество [68] . Этим определяется смысл представительной демократии как диархии. Но этим же объясняются риски, заключенные в этой диархической структуре.
67
Hume. Of the First Principles of Government. P. 16.
68
Выражение «бумажные камни» было придумано Фридрихом Энгельсом; я взяла его из работы Пржеворского: Przeworski. Minimalist Conception of Democracy. P. 49. Этот аспект я обсуждала в: Urbinati. Representative Democracy. P. 30–33. Проблема «кругового отношения» между мнением и правлением раньше изучалась Чарльзом Линдбломом: Lindblom C. E. Politics and Markets: The World’s Political Economic System. New York: Basic Books, 1977. P. 15.
Взаимодействие народа и его кандидатов (и представителей) может заставить некоторых думать, будто самые шумные граждане или публичные дебаты на телевидении, а также лоббисты имеют законное право требовать суверенной власти. Феномены популизма и плебисцитаризма зародились в демократической диархии как желание преодолеть
69
Rosanvallon P. La legimite democratique: Impartalite, reflexivite, proximite. Paris: Seuil, 2008. P. 47–53.
С другой стороны, в силу своей диархической природы представительная демократия должна совершать дополнительное усилие ради сохранения имеющейся у граждан возможности участвовать в создании неформального суверена. Поскольку между общественным мнением и политическим решением существует обязательная связь, озабоченность теми непропорционально большими возможностями влияния на избирателей и правительства, которые есть у богатейших или могущественных в социальном отношении людей, является вполне обоснованной. Эмпирические исследования доказывают то, что эта обеспокоенность уместна, когда показывают, насколько экономическое и политическое неравенство «взаимно подкрепляют друг друга, так что в результате богатство с течением времени, скорее, накапливает власть, а не рассредотачивает ее» [70] . Теоретики демократии считают такие данные аргументом, подтверждающим то, что в представительной демократии граждане могут страдать от коррупции нового рода, а именно «лицемерной коррупции», заключающейся в недопущении тех, у кого есть равные гражданские права, к осмысленному участию в форуме, причем в таком случае они не могут доказать своего исключения, поскольку сохраняют за собой право бросить «бумажный камень» в избирательную урну, что является фактическим свидетельством их равного гражданского статуса [71] .
70
Dawood Y. The New Inequality: Constitutional Democracy and the Problem of Wealth // Maryland Law Review. 2007. Vol. 67. P. 147. О росте экономического неравенства в последние десятилетия и его негативном воздействии на демократию см.: Schwartz J. M. The Future of Democratic Equality: Rebuilding Social Solidarity in a Fragmented America. New York: Rutledge, 2009; Schlozman K. L., Page B. I., Verba S., Fiorina M. P. Inequality of Political Voice // Inequality and American Democracy / L. R. Jacobs, T. Skocpol (eds.). New York: Russell Sage Foundation, 2005. P. 19–87.
71
Warren M. What Does Corruption Mean in a Democracy? // American Political Science Review. 2004. Vol. 48. P. 328–333.
Основной аргумент этой главы состоит, таким образом, в том, что, когда мнение включается в нашу концепцию демократического участия, политическое представительство должно связываться с вопросом обстоятельств формирования мнений, то есть проблемой, относящейся к области политической справедливости и равных возможностей осмысленно применять политические права, которые должны быть у граждан [72] . Равные права граждан на равное участие в определении политической воли (один человек – один голос) должны совмещаться с конкретными возможностями получать информацию, формировать, выражать, высказывать свои идеи, а также придавать им публичный вес и влияние. Хотя влияние вряд ли может быть равным и хотя его трудно точно подсчитать, может и должна быть возможность его осуществлять. И хотя мы вряд ли можем совершенно убедительно доказать, что существует причинная связь между медиаконтентом, общественным мнением и политическими результатами или решениями (никакие данные не способны доказать то, что Берлускони три раза выигрывал выборы благодаря своей телевизионной медиаимперии), барьеры, ограничивающие равные возможности участия в формировании политических мнений, следует удерживать на низком уровне, требующем постоянной проверки. Это наиболее важное значение политического равенства как средства защиты свободы, и его-то я и буду отстаивать в этой книге, подчеркивая ту мысль, что главное для демократии – включение в политический процесс, поскольку она озабочена «причинами исключения людей», а деньги – это сильная причина исключения, даже если последнее не принимает радикальной формы отмены избирательного права [73] . Принципиальное рассуждение, значимое для голосования, работает и для мнения, поскольку, хотя мы вряд ли может доказать, что голосование приводит к неким желательным результатам, мы не делаем отсюда вывод, что равное право на него бессмысленно. Как уже было сказано, нормативный характер демократических процедур покоится на том, что практика демократии является ее же ценностью [74] .
72
Этот тезис я выдвинула в работе: Urbinati. Representative Democracy. P. 226–228.
73
Thompson. Just Elections. P. 22.
74
Споры в США и других демократических странах о последствиях политических кампаний и новостного телевещания весьма насыщены, а их анализ потребовал бы самостоятельного исследования; я ограничусь упоминанием нескольких солидных американских исследований: Lemert J. B. Does Mass Communication Change Public Opinion After All?: A New Approach to Effects Analysis. Chicago: Nelson Hall, 1981; Page B. I., Shapiro R. Y. The Rational Public: Fifty Years of Trends in Americans’ Policy Preferences. Chicago: University of Chicago Press, 1992; Herbst S. Reading Public Opinion: How Political Actors View the Democratic Process. Chicago: University of Chicago Press, 1998.
Докса, политика и свобода
Греческое слово doxa и латинское opinio сочетают в себе два значения, которые стали представлять две важных традиции западной политической философии. С одной стороны, докса имеет философское значение – как идея, не восприимчивая к истине, а с другой – она имеет гражданское значение – как суждение особого рода, которое показывает, как чей-то взгляд или поступок принимается другими. В первом значении докса оценивается с точки зрения когнитивного результата. Во втором – с позиции разговора, который благодаря ей идет между людьми, которые взаимодействуют в общем публичном пространстве и, более того, создают законы. Две эти великие традиции мы можем возвести к двум величайшим философам античности – Платону и Аристотелю, выделив при этом промежуточную стратегию в прагматическом решении Цицерона, отделяющем философскую sermo (речь) от гражданского eloquentia (красноречия) в республике, дабы судить о них с точки зрения двух различных ценностей – истины в первом случае и свободы во втором [75] . Концепция политики как искусства, посредством которого разные, не знакомые друг другу люди, регулируют свое поведение и отношения за счет согласованных норм, относится к аристотелевской традиции. Именно в этой традиции политический дискурс ведет к стабильности и свободе.
75
Превосходный анализ роли цицероновского «красноречия» в современной концептуализации свободы слова и терпимости см. в: Remer G. Humanism and the Rhetoric of Toleration. University Park: Pennsylvania State University Press, 1996.
Как писал Платон, мнение – это название для взгляда или убеждения, которые не могут пройти испытание философским анализом; докса не относится к «episteme» или области знания. Мнение живет в серой зоне между истиной и ложью, а потому, как несложно предсказать, в народных правлениях оно создает возможности для хитрых и амбициозных лидеров, которые фабрикуют доводы и идеи, чтобы с народного согласия заполучить власть, не обязательно преследуя интересы народа. Мнение, занимая промежуточное положение между знанием и невежеством, предполагает постоянное изменение, но не потому, что оно стремится к приблизительной истине, а потому, что в силу своей недостоверной и неустойчивой природы оно склоняет людей подхватывать различные взгляды и стили мышления, экспериментировать с ними, принимая или изменяя свои решения без гарантии того, что их поиск когда-нибудь завершится.
Мнение по самой своей сущности укоренено в эмоциях людей и состоит в прямой связи с действием. Поскольку оно выступает посредником между страстями и решением о поступке, Платон и его бесчисленные последователи считали, что оно опасно для политики. Мнение – это диспозиция нашего разума, которая заставляет нас смотреть на одни и те же вещи с разных точек зрения, осложняя познание истины
76
Платон. Государство, 479b // Собр. соч.: в 4 т. М.: Мысль, 1994. Т. 3. С. 260.
77
Липпман У. Общественное мнение. М.: Институт фонда «Общественное мнение». 2004. С. 218–223. Критический обзор этого представления об общественном мнении см. в: Shapiro R. Y., Bloch-Elkon Y. Do The Facts Speak for Themselves? Partisan Disagreement as a Challenge to Democratic Competence // Critical Review. 2008. Vol. 20. 115–118.
78
В вводной части «Подчиненного положения женщин» (The Subjection of Women) Милля мы можем прочитать, что мнение тем сильнее, чем больше люди считают его бесспорным, чем-то подобным природной данности.
79
Исходя из молчания, вызванного социальным бессилием, Токвиль объяснял упадок французской церкви при Старом порядке: «Люди, сохранившие прежнюю веру, боялись оказаться единственными, кто остался ей верен, и, опасаясь отчуждения больше, чем заблуждения, они присоединились к толпе, не разделяя ее мыслей». Токвиль А. де. Старый порядок и Революция. СПб.: Алетейя, 2008. С. 140.
80
«Эти наблюдения в своем кругу побуждали и других громогласно заявлять о своих взглядах или отмалчиваться, пока – как по спирали – одни в общей картине общества явно набирали мощь, другие же полностью исчезали из поля зрения, становились немы». См.: Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. М.: Прогресс-Академия, 1996. С. 34.
81
Cicero M. T. Letters to Atticus / D. R. Shackleton Bailey (ed.). Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. Vol. 4. P. 193–199.
В целом мнение не может порождать истину, хотя оно может быть преодолено только истиной. И лишь просвещение рассеивает завесу предрассудков, которые представляются мнениями, повторение которых в течение какого-то времени привело к их сгущению и превращению в своеобразный осадок – именно так, как напластование, Парето будет определять тот набор мнений, который формирует всеобъемлющее повествование или идеологию. Поиск оснований вещей в области политики, а также философии и морали, требует достижения такого определения, которое схватывает «сами вещи, которые всегда одни и те же в каждом отношении» [82] . Очевидно, решения, относящиеся к вопросам правильности и неправильности, не могут быть предметом голосования, поэтому любители знания вряд ли могут быть любителями демократии. Как заметил Теренс Болл, авторитет, основанный на episteme, стирает различие между «обладать авторитетом» и «быть авторитетом», сводя первое ко второму [83] . Он связывает авторитет с качествами того или иного лица и отделяет его от институтов и процедур.
82
Платон. Государство, 479e–480. С. 261. Здесь Сократ также добавляет: «Так что мы не ошибемся, если назовем их скорее любителями мнений, чем любителями мудрости?»
83
Ball T. Transforming Political Discourse: Political Theory and Critical Conceptual History. Oxford: Blackwell, 1988. P. 121.
Демократия, как можно было бы заключить из посылок Платона, тяготеет к релятивизму, поскольку она основана на мнениях. Вывод из этой позиции, нацеленной против доксы, состоит в критике имманентности (то есть характеристики, которая, как я буду объяснять в следующей главе, вытекает непосредственно из процедурной интерпретации демократии), и ее претензия в том, что ради некоторых видов блага, таких как теологическая истина, философский разум, а также авторитет харизматического лидера, можно обратиться к трансцендентности. Независимо от рода блага, ради которого это делается, такая критика имманентности демонстрирует глубокую неудовлетворенность демократией, обусловленную не тем, что демократическая политика не оставляет места для эпистемических притязаний, а тем, что она угрожает им, относясь к ним так, словно бы у них не было ни особого авторитета, ни постоянного значения. С точки зрения того же Калликла, который в платоновском «Горгии» представляется образцовым примером ангажированного гражданина, практиковать риторику – значит жить ради политики или же иметь только одну идентичность – «общественного человека», у которого нет трансцендентной точки зрения, которая отделяла бы его от мнения форума [84] . Именно благодаря изменчивости или процедурной организации, нацеленной на возможность изменений, демократия становится правлением, основанным на мнении. Демократия – это правление посредством обсуждения, поскольку это правление мнения [85] .
84
Платон. Горгий, 482b–486d. Т. 1. С. 522–526. Ср.: Brickhouse T. C., Smith N. D. Plato’s Socrates. New York: Oxford University Press, 1994. P. 138–139.
85
Платон открыл традицию политической философии, которая считает несогласие временным, полагая, что коллективные собрания, то есть множественность мнений, либо способны уподобиться одному уму (единодушие), либо обречены породить неразумное правление; дуализм решений в стиле «одного ума» и множественности был прекрасно проанализирован Джереми Уолдроном: Waldron J. The Dignity of Legislation. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 28–35. Матрицу платоновского аргумента можно обнаружить у основных теоретиков современного суверенитета в контрактной и индивидуалистической традиции, начиная с Гоббса и заканчивая Руссо.
Несколько иная позиция была сформулирована через несколько лет после Платона Аристотелем, который встроил взгляд Платона в такое определение мнения, которое можно было примирить с коллективным обсуждением и свободой. Согласно Аристотелю, мнение в собрании равнозначно тому, что римляне называли «правдоподобием», которое выступало самостоятельной разновидностью истины (verum similes или тем, что похоже на правду), а не серой зоной, далекой от истины и постоянно грозящей превратиться в ложь; мнение представлялось процессом приобретения знаний, которые считаются «общим достоянием всех и каждого и которые не относятся к какой-либо отдельной науке» [86] . Еще более важно то, что мнение выступало синонимом конституционного политического порядка или республики (или, если использовать современный жаргон, легитимного правления), а потому и свободы. Оно использовалось, чтобы выделить саму политику в качестве «диалоговой деятельности, которой заняты граждане» [87] . Связь мнения и свободы – это основополагающая идея риторической традиции, открытой Аристотелем.
86
Аристотель. Риторика, 1354а // Античные риторики. М.: Издательство Московского университета. С. 15.
87
Ball. Transforming Political Discourse. P. 121.