Искаженная демократия. Мнение, истина и народ

Урбинати Надя

На протяжении своей долгой и славной истории демократия не раз доказывала свою удивительную изобретательность, разрабатывая институты и процедуры, которые могут решать проблемы, выдвигаемые демократическим политическим процессом принятия решений. Достаточно упомянуть несколько хорошо известных примеров: Афины справились с «тиранией собрания», регулируя процесс предложения и обнародования законов посредством некоторых сложных процедур, известных как graphe paranomon (жалоба на противозаконие); в XVIII веке американские колонии создали конституционные соглашения, чтобы установить для себя политический порядок, основанный на согласии и одобрении представителей, достигаемыми голосованием; в XIX веке европейские либеральные государства усовершенствовали представительное правление так, чтобы оно могло вобрать в себя демократическое преобразование суверенитета в крупных территориальных государствах; после разгула тоталитарных и диктаторских режимов, основанных на консенсусе, конституционные демократии после Второй мировой войны смогли ограничить власть выборных представителей большинства за счет разделения властей, верховенства закона и партийного плюрализма, то есть за счет применения комплексной стратегии институциональных инноваций, имевших как юридический, так и политический характер. Короче говоря, демократия пережила трудные времена и обстоятельства благодаря своему удивительно плодотворному воображению и способности к инновациям в сфере институтов и норм.

Сегодня гегемония homo videns (человека смотрящего) и радикализация демагогических мнений представляются симптомами дисфункции, которая распространяется телевидением

и новой, более изощренной информационной технологией. Конечно, информационно-коммуникационные технологии дают обычным гражданам удивительные возможности, позволяющие получать больше знаний и больше участвовать в общественной жизни (один из современных мифов провозглашает существование виртуальной республики и интернет-агоры, подходящих для новых типов социальной драмы и критики) [26] . Однако нет добра без худа, и именно на это противоречие теория демократии должна обратить внимание. Сегодня опасности для демократии возникают в сложном мире формирования мнений, в универсуме средств, в которых заключена косвенная власть идей, создаваемых и воспроизводящихся свободой слова, свободой прессы и свободой собраний. Эти опасности, как мы уже говорили, возникают в форме плебисцитарной идентификации масс с публичным лидером и в форме популистских претензий на представление всего народа в качестве однородного единства ценностей и истории. Эти акты утверждения народного суверенитета, выглядящие весьма самоуверенно, в действительности являются тревожным феноменом политической пассивности и покорности граждан, меняющих физиогномику демократии.

26

Ср.: Taylor P.A. From Hackers to Hacktivists: Speed Bumps on the Global Superhighway? // New Media & Society. 2005. Vol. 7. P. 640.

Согласно плебисцитарной теории, пассивность большинства является фатальным следствием всех форм демократии, как прямой, так и представительной, поскольку демократия – это политическая система, которая на структурном уровне состоит из активного меньшинства и восприимчивого большинства, которое научается «повиноваться и соглашаться с благими намерениями ответственных лиц» [27] . Демократия становится апатичной не из-за выборов как таковых (собрания в античных демократиях управлялись немногочисленными риторами, а граждане в них часто не участвовали). Апатия или массовая пассивность свойственна этому режиму, выступая внутренне присущим ему качеством, поскольку, как утверждает железный закон олигархии, политика – это искусство меньшинства, а не большинства. Однако привычка людей к «подчиненности» доходит до крайности вместе с представительной демократией, поскольку в этой системе голос полностью вытесняется зрением и слухом, которые являются основными «пассивными органами чувств» и единственным способом выражения присутствия граждан в непрямой политике. Современные граждане – это аудитория, а представительная демократия – это демократия зрителей [28] . С точки зрения современных сторонников плебисцита, эта траектория говорит о достижении демократией совершенного состояния. Однако было бы странно утверждать, что эпоха Сильвио Берлускони соответствует полной реализации внутренней природы демократии, если только не считать последнюю тождественной зрительскому скудоумию большинства, завороженного зрелищем, разыгрываемым меньшинством. Прикрываясь обещанием объективного реализма и бесстрастного понимания, плебисцитарная теория демократии предлагает нам перевернутую логику, в которой то, что происходит, становится рациональным уже в силу того, что оно свершилось.

27

Green. Eyes of the People. P. 36.

28

Manin. Principles of Representative Government. P. 218–228.

Этот взгляд, опирающийся на авторитетный корпус текстов по социологии и политической теории, ориентированных на работы Роберта Михельса, Вильфредо Парето, Макса Вебера и Карла Шмитта, указывает на то, что аккламацию и массовую демократию мы должны считать и описанием, и нормой. Это предумышленный вывод из определения парламентской или представительной демократии как выборной олигархии или смеси двух предзаданных и раздельных групп – активного меньшинства и пассивного большинства. За этим мнением, согласно которому демократия должна представляться грандиозной системой обмана, запускаемого доксой, мы можем расслышать отзвуки платоновского сарказма, обращенного на любителя демоса. С Платона и до наших времен этот взгляд никогда не терял привлекательности для философов, и периодически он возрождается с новыми аргументами, пытаясь оправдать себя плохой работой современных демократий и находя поддержку в коммуникационных и технологических новшествах. Такая реалистская трактовка выдает традиционное, но ничуть не ослабевшее отвращение мудрого меньшинства к правлению, которое смиренно, но неизменно опирается на мнение, то есть на подсчет голосов и правление большинства. Такая опора на правление большинства не предполагает достижения верных результатов, но зато отражает уверенность в том, что это единственный политический порядок, который уважает свободу не некоторых или лучших, а всех, и не потому, что у них есть какой-то особый потенциал, а просто потому что они существуют. В диархии «голосов» и «мнения» главное, следовательно, ценить демократию в качестве правления, которое основано на принципе равных свобод.

Мнение – это форма действия и форма власти, ядром которой является голос, а не зрение. Именно слишком активное меньшинство стремится быть на виду, желая сделать доксу вопросом исключительно зрения. Меньшинство желало бы превратить народ в гигантский глаз, лишенный голоса. Однако голос вместе со слухом, но не отдельно голос или слух, – вот два фундаментальных чувства и две способности, которые используются гражданами, когда они формируют свои взгляды, слушают других, меняют или выражают свои мнения и пытаются посредством этих мнений обрести политическое присутствие, наблюдая за выбранными ими политиками и вынося о них суждение. Невидимость граждан и их молчание не являются, следовательно, спонтанным или природным качеством демократии, они сфабрикованы и сконструированы распорядителями средств информации и коммуникации, они выступают целью политического класса, желающего существовать вне опасности проверок и перемен.

Следовательно, правильно будет сказать, что представительная демократия заключается в постоянной борьбе представительства, в обнародовании (making public), в публичных дебатах, темы которых граждане считают главными для своей жизни и своих интересов, а потому временами превращают их (когда голосуют) в правомочные решения. Вот что делает доксу властью, определяющей для демократии. В результате докса становится формой действия, которая отличается от воли или условий и процедур, организующих голосование и решения, но при этом остается связанной с ними. И именно по этой причине мнение становится постоянным объектом желания (или поношения) со стороны меньшинства, жаждущего быть окруженным народом, который готов лишь подчиняться и выступать объектом попечения, народом, который не выражает несогласия и в идеале вообще не считает мнение властью.

Глава 1. Диархия демократии

Отождествление демократии с «силой чисел» традиционно привлекало скептиков и разоблачителей демократии. Высмеяв идею, будто вопросы правления можно решать как чисто количественные задачи, Вильфредо Парето писал: «Нам больше не нужно возиться с вымыслом о „народном представительстве“ – от него нет никакого толка. Давайте пойдем дальше и рассмотрим, какая субстанция поддерживает различные формы власти правящих классов… Различия заключаются, в основном… в соотношении силы и согласия» [29] . С точки зрения Парето, число было попросту хитрым средством, позволяющим использовать силу, заручившись согласием, а демократия – это наиболее эффективный способ достичь той цели, к которой тщетно стремились все тираны, поскольку численный перевес был

не на их стороне. Он, однако, не пояснил, почему же тиранам не удалось достичь численного перевеса, а потому его взгляд на демократию оказался, как и можно было предположить, ограниченным, не свободным от предрассудков и попросту ложным: числа работают потому, что в формировании согласия свою роль играет свобода. Чтобы у лидеров был численный перевес, у граждан должна быть свобода. Но какова же функция голосования?

29

Pareto V. The Mind and Society // 4 vols. / A. Bongiorno, A. Livingston (trans.). New York: Harcourt, 1935. Vol. 4, § 2244. В позиции Парето воспроизводился взгляд Давида Юма, который утверждал, что «правление основывается только на мнении; и этот закон действует как для наиболее деспотических и военных правлений, так и для наиболее свободных и народных». См.: Hume D. Of the First Principles of Government // Political Essays / K. Haakonssen (ed.). Cambridge: Cambridge University Press 1994. P. 16.

Пересматривая логику рассуждений Парето, но не отказываясь при этом от его скептицизма по отношению к демократии, Джованни Сартори несколько лет назад заявил, что в демократии значимо именно голосование, хотя оно не может гарантировать качества решений, поскольку граждане, когда голосуют, не учатся тому, как голосовать. Открытая область обсуждений, какой бы богатой и развитой она ни была, не отменяет произвольности голосования, не повышает компетентности граждан или правильности их решений [30] . Демократия опирается на голосование, а также, если пользоваться классической формулировкой судьи Бреннана, «свободное, здравое и широкое» [31] публичное обсуждение не потому, что ей нужно достичь неких желательных результатов. Скорее, оно нужно для того, чтобы граждане могли пользоваться своей свободой и чтобы она была защищена. Оправдание политических прав с точки зрения их последствий – опасный путь, ведущий к обесцениванию демократии. У нас есть избирательное право не потому, что оно позволяет нам получать хорошие или правильные результаты (хотя мы и можем идти к избирательной урне с подобным желанием), а потому, что оно дает нам возможность осуществлять нашу политическую свободу и оставаться свободными и в том случае, когда мы подчиняемся, даже если результаты, которые приносят наши голоса, не столь хороши, как представлялось нам раньше или как бы нам хотелось. По этой причине Первая поправка «не признает такой сущности, как „ложная идея“» и «не может поддерживать или даже допускать дисциплинарные практики, необходимые для производства экспертного знания» [32] . Как я буду доказывать в этой главе и во всей книге, сила процедурной интерпретации демократии (то есть ее нормативная сила) покоится на этом простейшем утверждении, которое столь же старо, как и сама демократия.

30

Как объяснил Сартори, «информация – это не знание», и хотя знание требует информации, «из определения не следует, что информированный человек является также и знающим». Это означает две вещи: во-первых, столкновение мнений людей с информацией не обязательно приводит к их улучшению или даже изменению; во-вторых, независимо от того, сколько раз мы голосуем, мы не учимся тому, как голосовать (или как голосовать более «компетентно» и «рационально»). Sartori G. The Theory of Democracy Revisited: Part One: The Contemporary Debate. Chatman, NJ: Chatman House, 1987. P. 117–118.

31

New York Times Co. v. Sullivan, 376 U.S. 270 (1964).

32

Post R. C. Democracy, Expertise, Academic Freedom: A First Amendment Jurisprudence for the Modern State. New Haven: Yale University Press, 2012. P. 9 (цитируется дело «Hustler Magazine, Inc. v. Falwell»).

Прежде чем перейти к центральной теме этой главы, то есть к характеристикам публичного форума (иначе говоря, к значениям, условиям и качеству доксы), в трех следующих разделах я постараюсь развернуть три взаимосвязанных аргумента, утверждающих, что признание роли мнения в процессе принятия решений является неотъемлемой составной частью процедурной демократии; что представительная демократия имеет диархическую структуру; наконец, что роль политического форума является основополагающей, а не вспомогательной. Это предварительное прояснение приведет к тому, что я должна буду поставить доксу в центр демократического процесса, продемонстрировав различные аспекты, приобретаемые ею, когда она становится частью демократического суверенитета в представительном правлении. Наконец, эта тема выведет меня к центральному политическому тезису этой главы, гласящему, что диархическая и одновременно процедурная позиция, определяющая облик представительной демократии, включает в себя нормативные аргументы, позволяющие нам сделать из форума мнений публичное благо, и одновременно вопрос политической свободы.

Значение и поддержание демократических процедур

Демократические процедуры не гарантируют улучшения способностей граждан принимать решения, как не обещают они и того, что приведут их к результатам, которые будут правильны с точки зрения определенного критерия, который превосходит сами эти процедуры. Как мне, возможно, удастся объяснить в следующей главе, они гарантируют лишь то, что граждане будут принимать решения таким образом, что те всегда будут открыты для пересмотра. Свободный и открытый форум сам по себе является признаком свободы и самодостаточным благом: во-первых, потому что возможность критики и контроля режима растет в той мере, в какой мнения граждан не ограничиваются их собственным сознанием и не считаются [исключительно] частным мнением [33] ; во-вторых, потому что он согласуется с характером демократии как политической системы, которая основана на рассредоточении власти и которая осуществляет это рассредоточение; и в-третьих, потому что он определяет возможность формулировки множества политических мнений, соотносясь с которыми граждане делают свой выбор. «Принцип демократического распределения – это самодостаточная цель, а не средство, которое должно эмпирически привести к некоему желательному результату», и это верно как для функции принятия решений (голосования), так и для функции их формирования и критики [34] . Следовательно, хотя власть избирателей – это, несомненно, основное условие представительной демократии, «надежная гарантия обеспечивается условиями, в которых гражданин получает информацию и испытывает воздействие со стороны лиц, формирующих общественное мнение… Если так, выборы – это средство достижения определенной цели, поскольку целью является правление мнения, то есть правление, отвечающее общественному мнению и ответственное перед ним» [35] . Это главная идея, которой я буду руководствоваться.

33

«Частное мнение может совершенно определенно порицать режим, политический курс или институт, но при этом не порождать общественного призыва к изменениям. Коммунистические режимы Восточной Европы существовали десятилетиями, хотя почти все их презирали. Они сохраняли за собой власть, пока общественное мнение в целом поддерживало их, и рухнули в одночасье, когда уличные толпы набрались смелости бросить им вызов». Kuran T. Private Truths, Public Lies: The Social Consequences of Preferences Falsification. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995. P. 57.

34

Baker. Media Concentration and Democracy. P. 8. Политолог Ларри Даймонд формулирует близкие взгляды в своей работе «Дух демократии»: Diamond L. The Spirit of Democracy: The Struggle to Build Free Societies Throughout the World. New York: Henry Holt and Co., 2008. P. 24.

35

Sartori. Theory of Democracy Revisited. P. 86–87.