Исключение из правил
Шрифт:
– И что тут за тусовка такая, Серебряков? Мне в клубе намного больше нравилось, - брезгливо осматриваю лужи на бетонном полу здания.
– Ты хоть иногда умеешь слушать, Рахманов?
– вздыхает Тема, устало потирая виски.
– Или с тобой всегда нужно так? За шкирку, и в дерьмо носом, чтобы ты понял, наконец?
– Ты чего гонишь, Серебряков? У тебя, как прокурорша пропала, совсем крышак сдвинулся?
– Дебил ты, Назар. Сюда иди, – схватив меня за плечо, утягивает в сторону припаркованного неподалеку кроссовера. Пока он ведет меня, я всерьез подумываю
Артем открывает багажник. Я вижу в нем мужика. Серебряков вытаскивает несчастного за шкварник. Бедолага весь в крови, видно, Артем из него грушу недавно делал.
– Артем, тебе, че, уже ринга мало?
– А ты внимательней в его рожу всмотрись, не узнаешь? – спрашивает Серебряков, поднимая его голову за волосы.
– Ты его отмудохал так, что сложно в нем кого-то признать…
– Постарайся, Назар, напряги извилины.
Чувак дрожит от страха. Или от плача. Артем ослабляет хватку, и тот падает на грязный пол. Сорвавшись с места, пытается уползти от нас в сторону, но Артем наступает ему на запястье, заставляя несчастного громко вскрикнуть от боли.
– Помнишь, Назар, я все эти пару недель вбивал в тебя мысль, что женщинам доверять нельзя... Видишь ли, зачастую они оказываются редкостными суками… Могут запросто вонзить нож тебе в сердце… или ударить в спину.
– Ты можешь ближе к делу? – надоели мне его стенания по Аристовой. Я и то столько не ворчу на жизнь.
– Я говорил тебе, что беременность - выдуманная. Говорил, чтобы ты перепроверил, - произносит задумчиво Артем.
– Ты ведь, Рахманов, как идиот. Сложил лапки и принялся жалеть себя, бедолагу, - заинтересованный его словами, пропускаю мимо ушей весь бред про жалость. Пытаюсь уловить суть.
– Так вот, - хмыкает он, указывая на мужика.
– Вы уже знакомы, Арсений Петрович - тот самый гинеколог, к которому ты ходил с Элей, - наклоняется, всматриваясь в лицо мужика.
30 декабря
Лейла
– Лейла, ты когда выходишь на смену? – останавливает меня голос продавца.
– Второго. На первое выходной взяла, хочу с дочкой побыть, - обернувшись, улыбаюсь парню.
– Хорошо, тогда до второго! С наступающим тебя! – подмигнув, машет рукой.
– И тебя тоже, Юр.
Толкнув дверь, выхожу на заснеженную улицу. Закутавшись в дубленку, направляюсь к остановке. Вокруг полно народа. Ощущение праздника так и витает в воздухе. Яркие витрины магазинов, наряженные елки в каждом из них, гирлянды поверх зданий свисают разноцветными гроздьями. Вот только на душе тоскливо. Несмотря на дорогущую дубленку, купленную недавно, озноб все равно бьет. Из души откуда-то идет, из сердца.
Пытаюсь не думать. Не вспоминать. Не надеяться. Постоянно приходится играть роль. Скрывать от окружающих боль, гнетущую меня. И в первую очередь прятать ее приходится от Сони.
Только вот и ребенок постоянно грустный. Ничего ее не веселит. Из садика возвращается, усядется с Гектором у телевизора и смотрит мультики, отказываясь играть со мной.
Нам всем сложно. Без него жизнь словно остановилась. Стала пустой, серой, унылой. Будто огромная брешь в груди появилась. Тоска не отпускает ни на секунду. Пробую ее заедать, пытаюсь забивать чем угодно. На работу устроилась, совершенно не по финансовым причинам. Каждый месяц наш счет в банке пополняется на круглую сумму. Я работаю, чтобы не оставаться надолго наедине со своими мыслями. Со своей болью.
Назар любит нас. Я знаю. Я чувствую его тоску даже так, на расстоянии. Оттого и больнее во сто крат. Но ребенок никогда не перевесит эту чашу весов. Он должен попробовать стать хорошим папой и главой семейства. Если уж так случилось, такова судьба.
Забегаю по ступенькам крыльца. Распахнув дверь, спешу пройти внутрь. Теплый воздух помещения обдает замерзшее лицо.
В садике настоящий хаос. Радостные дети скачут как кузнечики по комнате, возбужденные предстоящим праздником. Морковка, сидящая на стульчике со Степой в руках, сразу же замечает меня. Сорвавшись с места, запрыгивает в мои объятия.
– Мамочка, а Пашка сказал, что в этом году Дед Мороз обязательно придет к тем, кто писал ему письмо. Я тоже писала, - лопочет дочка, пока я помогаю ей одеваться.
– Да ты что? – улыбаюсь, застегивая на ней зимний комбинезон. – И что же ты попросила у Деда Мороза?
– Я попросила, чтобы Назар вернулся к нам и стал моим папой, - с запалом произносит Соня, а у меня сердце сжимается от тоски.
– Деточка, иногда не всем мечтам суждено сбыться… - пытаюсь прогнать слезы. Вижу, как теперь и ее глаза наполняются влагой, понимаю, что сморозила глупость, спешу исправиться. – Но на то они и мечты. Чтобы сбываться самым неосуществимым, – улыбнувшись, целую ее.
Маршрутка оказывается практически пустой. Мы устраиваемся с дочкой на задние места. Морковка прижимает к груди Степку, не сводит глаз с мелькающих за окном витрин. А я открываю сумку, достаю оттуда то, что уже несколько дней ношу с собой. Зачем я это делаю? Не знаю. Как доказательство того, что ОН был моим.
Насмешка или рок судьбы? Пусть меня назовут непроходимой дурой, но я воспринимаю это как подарок с небес. Разве могу я не желать Его ребенка? Вспоминаю слова, сказанные ему тогда. О том, что ребенок должен расти с отцом. Знаю, я должна позвонить Назару и сообщить о нашем малыше. Уверена, он не оставит нас без помощи и внимания. Он сможет стать отличным отцом, но вот уже несколько дней никак не могу набраться смелости совершить этот шаг.
Как только мы заходим домой, Гектор тут же наскакивает на нас, кружа под ногами. Надев поводок, выводим его во двор. Морковка усиленно что-то рассматривает в вечернем звёздном небе, пока пес делает свои дела.
– Кушать будешь? – спрашиваю ее, когда мы заходим.
– Нет, мы ужинали в саду. Мам, включи огоньки на елке, - сбросив сапожки, скинув с себя пуховик, дочка несется в гостиную.
Включив гирлянду, отправляюсь в кухню ставить чайник. Но не успеваю дойти, вдруг раздается звонок в дверь.