Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Ремарк Эрих Мария

— А как у нас обстоят дела с работой? Есть чем занять людей?

— Медный завод основательно пострадал во время бомбежки. Часть людей занята там на расчистке. Остальные команды работают, как раньше.

— На расчистке? Неплохая идея. — Сигара опять курилась нормально. — Мы говорили сегодня с Дитцем об этом. Расчищать улицы, сносить разрушенные дома — городу нужны сотни рабочих рук. Положение чрезвычайное, а у нас — самая дешевая рабочая сила. Дитц не возражает. Я тоже. Почему бы и нет, верно?

— Конечно.

Нойбауер подошел к окну.

— Еще пришел запрос насчет наших запасов продовольствия. Нам рекомендуют экономить. Как это можно сделать?

— Выдавать меньше

продуктов, — лаконично ответил Вебер.

— Да, но это возможно только до известных пределов; если люди начнут валиться с ног, они не смогут и работать.

— Можно сэкономить на Малом лагере. Он битком набит нахлебниками, от которых нет никакой пользы. Тому, кто умирает, уже не нужна пища.

Нойбауер кивнул.

— И все же… Вы знаете мое правило: гуманность, пока позволяет обстановка. Конечно, если обстановка не позволяет — тут уж ничего не поделаешь, приказ есть приказ.

Они теперь уже оба стояли у окна и курили. Их спокойный, неспешный разговор напоминал деловую беседу двух честных торговцев скотом на бойне. За окном, на грядках, со всех сторон окружавших дом коменданта, работали заключенные.

— Я велел посадить по бокам ирисы и нарциссы, — сказал Нойбауер. — Желтый и синий цвет — прекрасное сочетание.

— Да, — ответил Вебер без энтузиазма.

Нойбауер рассмеялся:

— Да вам это, наверное, совсем не интересно, а?

— Честно говоря, не очень. Я люблю кегли.

— Тоже хорошо. — Нойбауер несколько секунд молча наблюдал, как работают заключенные. — А чем занимается наш оркестр? По-моему, эти друзья совсем разленились.

— Они встречают и провожают рабочие команды и играют два раза в неделю после обеда.

— После обеда рабочие команды их все равно не слышат. Распорядитесь-ка, чтобы они играли еще один час после вечерней поверки. Это пойдет людям на пользу. Это их отвлечет. Особенно, когда мы снизим нормы питания…

— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы они играли после вечерней поверки.

— Ну вот, пожалуй, и все, что мне хотелось обсудить с вами. Я рад, что мы так хорошо понимаем друг друга.

Нойбауер вернулся к столу, выдвинул нижний ящик и достал из него маленькую коробочку.

— А на прощание, дорогой Вебер, разрешите мне преподнести вам маленький сюрприз. Вот — только сегодня прислали. Думаю, вам будет приятно.

Вебер открыл коробочку. В ней лежал орден «За боевые заслуги».

Нойбауер с удивлением заметил, что Вебер покраснел. Этого он ожидал меньше всего.

— А вот удостоверение к нему. Вы давно уже заслужили это. Мы ведь с вами в каком-то смысле тоже на фронте. И прошу вас, ни слова больше об этом. — Он протянул Веберу руку. — Суровые времена. Мы должны выстоять.

Вебер ушел. Нойбауер покачал головой. Результат этого маленького фокуса с орденом превзошел все ожидания. Все-таки что бы там ни говорили — у каждого есть свое слабое место. Он постоял некоторое время в раздумье перед большой пестрой картой Европы, висевшей напротив портрета Гитлера. Расположение флажков на ней уже не соответствовало действительности. Они все еще находились в глубине России. Нойбауер из суеверия не передвинул их обратно, надеясь, что рано или поздно они вновь станут объективным отражением успехов германского вермахта. Он вздохнул, подошел к столу и, взяв в руки вазу с фиалками, втянул в себя их сладкий аромат. Неясная мысль скользнула по поверхности его сознания. «Вот что такое — мы, лучшие из нас!.. — подумал он, глубоко растроганный. — Для всего есть место в нашей душе. Железная дисциплина в исторические минуты — и в то же время глубокие, трепетные сердца. Фюрер со своей любовью к детям. Геринг, друг животных… — Он еще раз вдохнул

аромат цветов. — Я, разом лишившийся ста тридцати тысяч марок, не только не пал духом, но еще и сохранил способность чувствовать прекрасное! Не-ет, нас голыми руками не возьмешь!.. Кстати, с оркестром это я очень даже недурно придумал. Как раз сегодня вечером приезжают Сельма с Фрейей. Это будет сногсшибательный эффект.»

Он сел за пишущую машинку и напечатал двумя толстыми пальцами приказ для оркестра. Специально для своего личного архива. Как и распоряжение освободить от работ слабых заключенных. Правда, начальство имело в виду совсем другое, рекомендуя ему «освободить от работ слабых заключенных», но он решил истолковать эту рекомендацию по-своему. А что там придумает Вебер, как он это сделает, — его не касается. А уж Вебер-то это как-нибудь да сделает, орден прислали как раз вовремя. В личном архиве хранились многочисленные доказательства мягкости коменданта и его заботливого отношения к заключенным. И, само собой разумеется, такие же многочисленные свидетельства бесчеловечности его начальников и товарищей по партии. Береженого Бог бережет.

Нойбауер с удовлетворением захлопнул папку и снял трубку телефона. Его адвокат дал ему отличный совет: скупать разбомбленные земельные участки. Они дешево стоили. Неразбомбленные тоже. Неплохой способ вернуть то, что уничтожил огонь. Земля сохраняет свою стоимость, сколько бы раз ее не бомбили. Нужно использовать панику.

Команда, работавшая на расчистке медного завода, возвращалась в лагерь после тяжелого, двенадцатичасового рабочего дня. Часть основного цеха обрушилась, несколько других участков были серьезно повреждены. Кирок и лопат оказалось слишком мало, и большинству заключенных пришлось работать голыми руками, раздирая их в кровь. Все валились с ног от усталости и голода. В обед им дали жидкий суп, в котором плавали какие-то листья. Этой милостью они были обязаны заводскому начальству. Единственное достоинство супа состояло в том, что он был теплым. А обошелся он заключенным недешево: инженеры и мастера выжали из них после обеда все соки, понукая их, как рабов. Они были штатскими. Но некоторые из них оказались хуже эсэсовцев.

Левинский шагал в середине колонны. Рядом с ним шел Вилли Вернер. При распределении им удалось попасть в одну группу. В этот раз не вызывали отдельные номера, а сразу выделили большую группу в четыреста человек. Работа на расчистке считалась одной из самых тяжелых, поэтому добровольцев было немного, и Левинскому с Вернером не составило труда попасть в эту команду. Они знали, зачем это им было нужно. Они уже не в первый раз вызывались добровольцами на расчистку.

Колонна двигалась медленно. Шестнадцать человек свалилось во время работы, не выдержав нагрузки. Двенадцать из них еще могли кое-как идти с помощью товарищей; четверых пришлось нести — двоих на носилках и двоих просто за ноги и за руки.

До лагеря было далеко. Эсэсовцы, как всегда, повели их в обход, вокруг города. Они не хотели, чтобы заключенных видели жители. А сейчас они не хотели еще и того, чтобы заключенные видели, как сильно разрушен город.

Впереди показался небольшой березовый лесок. Стволы деревьев в предсумрачном свете отливали шелковым блеском. Охранники и капо равномерно распределились вдоль всей колонны. Эсэсовцы готовы были в любую секунду открыть огонь. Заключенные плелись вперед. В ветвях щебетали птицы. Пахло весной и свежей зеленью. По краям оврагов цвели подснежники и примулы. Тихо звенели ручьи. Никто этого не замечал. Все слишком устали. Лес остался позади, дорога поползла через поля и пашни, и охранники снова собрались вместе.