Искры гнева (сборник)
Шрифт:
Обоз приближался. На переднем возу сидел неподвижно и, казалось, дремал в испачканных дёгтем, припорошенных пылью, заскорузлых штанах и сорочке дородный, с чрезмерно широкими плечами и круглым, словно распухшим лицом, заросшим рыжеи до красноты бородой, чумак.
"Атаман", — догадался Гордей. И, сняв шапку, приблизился к возу.
— Здравствуйте! — почтительно поздоровался Головатый.
Рыжебородый лениво шевельнулся, сдвинул на затылок шляпу. Из-под её обвисших полей, казалось, ударило сразу пламя. Но поля шляпы тут же наползли на копну волос — пламя потухло. Кустистые, выбеленные солнцем
— С Дона едете?
Атаман опять не ответил. Он выпятил губы так, что даже усы оттопырились, и сверлил Головатого острыми, словно маленькие буравчики, глазами.
А сам, наверное, думал: "И кто это такой объявился здесь, на глухой степной дороге? Не разведчик ли, случайно? Да, да, конечно! Осмотрит всё, а потом, когда стемнеет, когда чумаки улягутся, уснут, подаст условный знак — и ватага отчаянных разбойников обрушится на обоз. Так бывало уже не раз… А грабить будут в первую очередь мой воз, где хранится казна и ценности…"
Волы, тяжело ступая, едва двигались по неровной, в выбоинах дороге. Ни окрики охрипших чумаков, ни посвисты кнутов на них не действовали.
— Бедная скотина обессилела, наверно, отощала. Добраться бы вам к хорошему пастбищу и отдохнуть, — произнёс Гордей, пытаясь разговорить всё же атамана, однако тот продолжал молчать.
Головатый отстал и снова начал пасти коня вдоль дороги, где ещё вился не сожжённый солнцем спорыш и щетинился молодой пырей.
Чумаки, в отличие от атамана, были более общительны с Головатым. Подъезжая к нему, они здоровались, перебрасывались словами. Гордей всматривался в их загорелые до черноты, задубевшие от солнца и ветра лица. И хотя никого из знакомых он не встретил, ему всё равно было приятно слышать немного вызывающее, а то и острое, задиристое:
— Эй, человече, откуда прибился?
— Да он здесь, в буераке, родился.
— А может, и так. Вон какой вымахал!
— Куда стелется дорожка?..
— Приставай к нам, будет веселей.
— Конечно, если по пути.
— Приставай, скушаешь чумацкого…
— Тумака и мамалыги:
— Меняй коня на чебака.
— Сделаем из тебя чумака.
— Так меняем?
— Можно. Если хорошо будете кормить, — отшучивался весело Головатый, — и чтоб на мягком спать.
— Накормим.
— Из лободы юшка, а кулак — подушка.
На переднем возу поднялась тычка с большим пучком бурьяна и красной лентой. Чумаки тут же умолкли. Насторожились. Подъезжавшие новые чумаки уже не здоровались, смотрели на Гордея мрачно, с подозрением. Головатому была понятна такая внезапная перемена в настроении людей, и он не удивлялся этому: атаман подал знак: "Будьте осторожны с ним…"
"Хотя и хотелось, но не свертелось, — подумал с досадой Гордей. — Не смололось на этом камне, сыпь на другой".
Он отошёл немного в сторону от дороги, остановился на видном месте и, прислушиваясь, смотрел на проезжающих мимо чумаков.
Вдруг в конце обоза послышались то высокие, то низкие, то дребезжащие звуки — какая-то странная музыка. Но вот она оборвалась, и тут же раздался тоскливый собачий вой.
Головатый подошёл к дороге.
Из будки последней в обозе мажары выглядывал паренёк лет шестнадцати-семнадцати. Он был круглолицый, светловолосый.
— Пищалка? — спросил Головатый, поздоровавшись.
— Дрымба, — пояснил юный чумак, почтительно кланяясь и не выпуская из рук согнутую в кольцо, толщиной с кнутовище лозину, из разреза которой торчала тоненькая, как лист пырея, пластинка.
— Дрымба? — удивился Гордей. — Самодельная?
Паренёк свесил с воза босые ноги, вымазанные дёгтем, и в одни момент очутился на земле. В это время, свирепо залаяв, собаки набросились на копя Головатого, а потом и на него самого.
Юный чумак утихомирил собак и ещё раз поздоровался с Гордеем. Заметив у него под полой плаща пистолет и ятаган, удивлённо поднял брови.
— Вы запорожец? — спросил, смущаясь.
— Был таким, — признался Головатый.
Паренёк ещё больше смутился. Волы, предоставленные самим себе, остановились. Но собаки, наверное уже приученные подгонять их, завизжали, залаяли. Мажара снова двинулась дальше.
— Пойдёмте скорее, а то отстанем, — проговорил паренёк.
Головатый и молодой чумак ускорили шаг.
— А я до этих пор только слышал рассказы о тех рыцарях. Да, бывало, ещё слушал о них песни кобзарей. А вот теперь… — Юноша замолчал и с восхищением посмотрел на Гордея. Взволнованный такой встречен, он не знал, что и говорить. Но вскоре освоился и начал расспрашивать, куда запорожец едет. Затем, как и его старшие товарищи, стал приглашать присоединиться к их чумацкой компании.
Идя вслед за мажарой, они разговорились. Головатому стало известно, что обоз этот из Прилук. Чумаки были на Дону, на Кривой косе Азовского моря. И вот теперь возвращаются. Везут рыбу и всякий заморский и кавказский товар, но больше всего — различной сушки. Мажар в обозе около сотни. А хозяев только три или четыре. Они всем и командуют. А чумаки — беднота с прилуцких хуторов. Да и он, Санько, тоже наёмный. Уже третий год, как стал погонщиком волов, подручным атамана обоза Дмитра Кавуна. Третий год вот так, как сейчас, в дороге и в дороге. Первая поездка была в охотку. С нетерпением ждал того дня, когда они наконец выедут. Часто выходил за околицу и подолгу смотрел на дорогу, до которой предстояло ехать.
Увлекало, манило неведомое, и всё время не выходила из головы милая сердцу песня:
Весна красна наступает, С крыш падают капли. Уже нашим чумаченькам Шлях-дороженька пахнет…Выезжали они весной, когда подсыхало и появлялась первая травка. Было интересно рассматривать встречные сёла, хутора, мимо которых проезжали, любоваться степным раздольем.
Рассказывал Санько охотно только о начале своего чумакования. А затем задор его исчез. И он уже сетовал, как нестерпимо томительно в долгой-длинной дороге, как печёт солнце, донимают ветер, въедливая изморось, морозы и метели.