Искры гнева (сборник)
Шрифт:
Гасан в ответ кивнул головой и ускорил шаг, чтобы быть поближе к своему новому хозяину. Подойдя к полковнику Шидловскому, он услышал, как тот с драгоманом обсуждали, где лучше перегонять через дикопольские степи табуны лошадей и где удобнее татарам перехватить невольников, которых вывезут из Изюмской крепости. Гасан внимательно слушал их и всё запоминал.
Захарка и Гасан встретились у реки. Радостно похлопали друг друга по плечам и стали прогуливаться вдоль берега.
— Я здесь с Хрыстей, о которой тебе говорил, — сказал Захарка. — Она там… — и он показал рукой
Гасан кивнул головой, мол, знаю, затем круто повернулся, положил руки на плечи друга, окинул его радостным взглядом и слегка тряхнул, будто собираясь с ним бороться. Но сейчас было не до шалостей. Гасан отступил от Захарки, пригнул ветку тополя, отломил удобную крепкую палочку, и начался между ними, как бывало всегда при их встрече, необыкновенный разговор.
На мелком, слежавшемся, влажноватом песке Гасан выводил большие буквы. Захарка шёл следом, медленно читал их и сразу же затаптывал. Когда не мог что-нибудь понять или ошибался, Гасан заставлял его перечитывать снова или писал другое, более понятное слово.
Из "рассказа" Гасана Захарке стало известно, что в Изюм снова прибыли седобородый, таган-бей и драгоман. Они уже виделись с Шидловским и разговаривали с ним. К городку приближается табун из двухсот сорока шести лошадей. Их было ровно двести пятьдесят. Но четыре лошади где-то погибли или отбились в пути от табуна. Послезавтра ночью, когда будет всходить луна, на лесной поляне вблизи Изюма произойдёт обмен… Лошадей направят лесной просекой к урочищу Райгородок. А из крепости выведут узников и погонят в Харьков. Но туда они не дойдут. Вдали от Изюма, где-то в степи, возможно вблизи Балаклеи или немного в стороне от неё, где будет удобнее, татары перехватят узников и как пленных невольников погонят их на юг, в Крым.
— А как быть нам? — спросил Захарка и напомнил Гасану позавчерашний разговор об освобождении из крепости Семёна. — Как нам действовать?..
"Ножами", — написал Гасан на песке. Потом нарисовал две человеческие фигуры, связанные верёвкой, и лезвие ножа, которое перерезает эту верёвку.
— И напасть неожиданно? В удобном месте? — будто спрашивал и отвечал сам себе Захарка. — Да, неожиданно! Стремительно!..
Гасан закивал в знак согласия головой. На его кругловатом лице, казалось, не было ни печали, ни радости. Он стал как бы безразличен к тому, что замышляется. Но сердце его сжимала глубокая, безутешная тоска, и ему было невыносимо больно оттого, что он не имеет возможности никому ничего рассказать.
Встреча их на этот раз была короткой. Захарка спешил.
— Ну, Гасан, пожелай мне удачи! — сказал Захарка на прощанье весело, беззаботно, даже немного хвастливо, будто собирался не на опасное дело, а на какую-нибудь прогулку. Он ткнул друга кулаком и грудь, помахал ему рукой, быстро перебежал поляну и исчез в зарослях ольшаника, откуда сразу же вспорхнула станка испуганных скворцов. Птицы покружились немного над Гасаном, затем снова упали в кусты, и опять полилось их весёлое разноголосье.
Гасан долго стоял на берегу и всё смотрел на тихое, едва заметное течение воды, потом отступил несколько шагов, сел в тени под стволом осокоря и застыл в раздумье. Ему некуда было спешить.
Возвращаться сейчас в замок и встречаться там с мурзами у Гасана не было никакого желания. Наоборот, ему хотелось подальше куда-нибудь спрятаться, чтоб не видеть их, не слышать ни единого их лицемерного слова. Речи этих наглых торгашей, хотя и произносимые на родном языке, всё равно бросают его в дрожь, и ему так хочется крикнуть им в глаза что-то острое, исполненное гнева и презрения… Но он немой и, кроме того, раб…
В первый же день появления в замке Шидловского таган-бей заявил Гасану, что пора уже выполнять поручение.
— Нам необходимо знать, — потребовал он, — где именно расположены пороховые погреба, потайные ходы в крепости, сколько здесь пушек, где хранится полковое оружие. Всё это ты напишешь, когда мы останемся вдвоём. Кроме того, ещё припомнишь всё важное из разговоров и приказов полковника Шидловского своим помощникам-есаулам. Слуга, — проговорил таган-бей тоном, не допускающим возражения, — который ежечасно находится около своего хозяина, должен знать всё, что ой делает и даже что замышляет сделать. Готовься…
Гасан, конечно, знал многое. Шидловский, будучи уверен, что безъязыкий слуга никаких тайн никому не выдаст, ничего от него не скрывал.
Кому-нибудь другому Гасан, может быть, и рассказал бы — написал бы на бумаге всё, что знает, но только не таган-бею. Таган-бей — его заклятый враг. Он вырвал у него язык, причинил ему адские муки, убил горем и свёл в могилу его, Гасанову, мать, пустил по миру отца, насильно отнял, поглумился над расцветшей в его сердце любовью… И теперь вот — загнал его сюда, в Урустан, приказал быть шпионом.
Неожиданно повеял лёгкий ветерок. Послышался шелест листвы, Гасан поднял голову и увидел мелькнувшую вдали, меж редкими кустами, фигуру Захарки. Течение его мыслей сразу изменилось. Гасан почувствовал себя одиноким, будто он давно уже находится на безвестной пустынной земле. Только нет, не на пустынной, вокруг ходят люди, но он для них чужой. Кроме Захарки, у него нет здесь ни одного близкого человека. Лишь с Захаркой он может поделиться сокровенными мыслями, излить ему боль своей души. Вот под этим осокорем они только что сидели. На этом сером песке он выводил слова, чертил улицы и дорогие, знакомые обоим места — дома Кафы. Они показывали друг другу, где жили: Захарка в семье рыбака недалеко от моря, от гавани, там, где начинается каменный мол. А Гасан — в каморке кафского медресе, в котором его отец был сторожем. Захарка рассказывал, как он очутился в этом урустанском крае, как ему живётся в Маяках, не утаил и о своей любви к синеглазой Ганке, рассказал о том, как Скалыга посылал его в Крым, к родным, за согласием-благословением на брак.