Искры гнева (сборник)
Шрифт:
Кто вёл весь отряд в ту весну, Закир не знал, он знал лишь своего хет-худа — хозяина, который подбил его и ещё нескольких соседских мальчишек пойти в этот поход на гяуров.
"Вы — глупые ишаки, увальни, — говорил он им пренебрежительно, ехидно усмехаясь. — Вам уже по пятнадцать, шестнадцать. Слава аллаху, вытянулись, вошли в силу. А сидите на шее у родителей, ловите рыбку в море. А она, клятая, не всегда идёт на крючок или в сети. А там, в Урустане, можно поймать вон какие рыбины!.. Неужели вы, тюлени, не знаете, в какой цене на кафском базаре русские красавицы? Эх, вы… Пошли
Закир мчался рядом с хозяином на его коне. Шуба, островерхая баранья шапка, тугой боевой лук и колчан со стрелами и ножами были также не его, а хет-худа. За снаряжение и еду Закир должен был делать всё, что ему прикажут: присматривать за лошадьми, оказывать услуги хозяину. Когда приедут на место, в Урустаи, — ловить и вязать гяуров, искать хорошее добро. От всего, что захватят, Закиру — десятая часть. А если он покажет себя умелым, ловким, то, возможно, в награду останется ему и тот каурый конь, на котором он едет.
При появлении татар на берегу Кальмиуса, на вершине сторожевой башни, запылала пакля с дёгтем: известие об их появлении. Через несколько вёрст впереди на возвышенности запылал новый факел. Клубы чёрного дыма расползались, устилая степь. Татары заторопились. Вот-вот запылают новые огни, и урусы разбегутся, попрячутся. Но огни больше не зажигались. Только уже около самой реки Торец в небо вдруг взвился синевато-жёлтый столб дыма и сразу же оборвался, растаял. Не подавали тревожного сигнала даже с самой большой на Сакме сторожевой вышки, что расположена у села Маяки. Однако радость татар была преждевременной. На этот раз их просто хитро обманули, заманили в ловушку.
В назначенный час, на рассвете, отряды татар ринулись к Северскому Донцу на переправу. Громкий топот лошадиных копыт, глухой гул, визжащие выкрики, свисты, удары арапников раздирали предрассветную мглу и диким рёвом взлетали в небо.
На берегу Донца на сторожевой вышке поднялся столб дыма. Но татар это не встревожило. Поздно. Они уже вихрем мчались мимо селения. Неудержимой лавиной выкатились на мост и… Мост вдруг затрещал, рухнул в воду. Рухнул с сотнями мурзаков.
Стремительное движение нельзя уже было остановить. Татары на всём скаку, как в пропасть, падали и падали в реку, барахтались в воде, топя в суматохе друг друга. Те, кто не утонул, пытались переплыть реку, но напарывались животами на острые колья, вбитые в речное дно. А тех, которые всё же добирались до противоположного берега, встречали пиками и мечами поселенцы из Тора и Царьборисова.
Сотни две татар — остатки огромного чамбула, спасаясь от неминуемой гибели в воде, повернули назад. Но им тоже не легко было выбраться из тесного кольца изюмских казаков, торских солеваров и переселенцев.
Закир мчался рядом со своим хет-худом, держа за повод ещё одного, запасного коня, на которого должны были навьючивать захваченное у урусов добро. Недалеко от Донца хозяин вырвался немного вперёд, врезался в самую гущу всадников и тут же, подхваченный стремительным движением, полетел в реку, закрутился в смертельном водовороте.
Закир, поняв, что происходит впереди, рванул резко на себя поводья. Конь заржал, встал на дыбы. Закир
На песчаной равнине, около двух развесистых сосен, он увидел нескольких всадников-урусов. Закир тут же повернул к одинокой третьей сосне, проскочил сквозь низкорослую поросль, и уже когда ему верилось, что он вот-вот выскользнет из окружения, конь вдруг споткнулся, а может, его чем-то подсекли, и, казалось, сосна, будто подрубленная, упала на темя. Свет в глазах Закира потускнел, померк…
Услышав громкие голоса, Закир открыл глаза. Над его грудью торчало лезвие длинной пики. Закир не знал украинского языка, и слова, произнесённые одним из всадников: "Хай живе. Я візьму його собі" [14] , ни о чём ему не говорили.
Он знал — смерть неминуема. И поэтому опять закрыл глаза, весь сжался, оцепенел. Почувствовал вдруг, что стынет и летит в какую-то бездну. Но почему так долго?..
Когда Закир снова открыл глаза, около него стоял лишь один высокий, седоусый гяур с мушкетом в руках.
14
Пусть живёт. Я возьму его себе.
Только позже, очутившись уже во дворе седоусого, прислушиваясь к его голосу, Закир понял, что теми сказанными тогда непонятными словами этот старик спас его от смерти. А вскоре он узнал, что человека, спасшего его, зовут Петром Скалыгой и что он из села Маяки.
Когда Закира развязали, то ему предоставили полную свободу. И в первые же дни он решил бежать. Но потом отказался от своего намерения: едва ли он один осилит длинный, многодневный путь к родине. А со временем он перестал даже и думать о побеге. Старик хозяин спас ему жизнь. Он добрый, ни к чему не принуждает, учит его работам в саду, на пасеке. Учит и своему языку, читать, писать. Нет, Закир, не станет платить этому хорошему человеку чёрной неблагодарностью за его добро.
Закир и Скалыга часто говорили о крымской земле, о том, как там живут люди. И однажды Скалыга, не то шутя, не то серьёзно, сказал, что он удивлён, почему Захарка, так звали теперь паренька, не махнул до сих пор в свой родной кран. Парень покраснел и ничего не ответил. Не мог же он сказать, что кроме уважения и привязанности к хозяину в его сердце вошла и тревожит его русокосая, синеглазая Ганка, внучка Скалыги.
В тот год — третий год пребывания Захарки в Маяках — буйно разыгралась весна.
После обеда Скалыга сидел на колоде у крыльца и мастерил улей. Ганка и Захарка, словно вынырнув из белоснежной пены, вышли из вишняка. Приближаясь, замедлили шаг, на какую-то секунду остановились и вдруг, взявшись за руки, упали перед стариком на колени.
— Дедуся! Батенька! — с дрожью в голосе, почти одновременно сказали они. — Мы любим друг друга. Благословите!
Старик, казалось, не удивился этому. Словно такой оказии он ждал уже давно. Не спеша отодвинул в сторону улей, положил на верстак молоток, долото и, отряхивая фартук, приказал молодым встать.