Искупление Христофора Колумба
Шрифт:
Вскоре мать забыла о Кристофоро и тот, осторожно придвинувшись назад к двери, стал наблюдать за происходящим в лавке, где с длинного стола были уже убраны рулоны тканей, а вместо стульев пододвинуты к нему большие мотки пряжи. За последние несколько минут в лавке появилось еще несколько мужчин. Похоже, там будет проходить собрание. На глазах Кристофоро Пьетро Фрегозо устраивал в доме отца военный совет.
Сначала Кристофоро просто не мог отвести глаз от этих знатных людей в роскошной, сверкающей золотым шитьем одежде. Такой он никогда еще раньше не видел: никто из
Тут Кристофоро стал размышлять о том, как отец ведет себя со своими друзьями. В их среде всегда царило веселье, шутки, непринужденный разговор; они пили вино, рассказывали друг другу разные истории. Они понимали друг друга с полуслова – отец и его друзья.
Отец всегда говорил, что его самый большой друг – дож, Пьетро Фрегозо. Но сейчас Кристофоро увидел, что это не так: отец не шутил, был сдержан, ничего не рассказывал, а вино наливал только сидевшим за столом господам, а себе – нет. Он не отходил далеко, чтобы тут же налить вина в опустевшие бокалы. А Пьетро даже не смотрел на него. Он разговаривал только с сидящими за столом. Нет, Пьетро не был другом отца; отец был лишь его слугой.
При мысли об этом Кристофоро стало даже как-то нехорошо: ведь отец так гордился дружбой с Пьетро. Кристофоро наблюдал за собравшимися, дивясь изяществу жестов и изысканности языка этих богатых людей. Некоторые слова он даже не понимал, хотя чувствовал, что они из генуэзского диалекта, а не из латыни или греческого. Конечно, отцу нечего сказать этим людям, подумал Кристофоро. Они говорят на другом языке. Они, наверняка, чужеземцы, как и те странные люди, которых он видел как-то раз в гавани – те, из Прованса.
И как только эти синьоры научились так говорить, недоумевал Кристофоро. Откуда они узнали слова, которых никогда не услышишь в нашем доме и на улице? Неужели они тоже есть в генуэзском диалекте? Но почему тогда никто из простых генуэзцев их не знает? Разве все мы не из одного города? Разве эти люди не из числа сторонников Фиески, как и его отец? А эти громилы из числа прихлебателей Адорно, которые перевернули на рынке принадлежавшие Фиески повозки? Отец говорит, скорее, как они, а не как синьоры за столом, хотя они вроде бы из его же партии.
Между знатными синьорами и ремесленниками, как его отец, куда больше разницы, чем между людьми Адорно и Фиески. Однако последние часто вступали в стычки и даже ходят слухи об убийствах. Почему же никогда не бывает ссор между ремесленниками и синьорами?
Пьетро Фрегозо только раз упомянул отца.
– Мне надоело это ожидание, эта пустая трата времени, – сказал он. – Посмотрите на нашего Доменико. –
– Семь лет назад он был владельцем Оливелла Гейт, а сейчас его дом вдвое меньше того, что он имел раньше. И теперь у него работают только три ткача вместо шести. А почему? Потому что этот так называемый дож передает все заказы ткачам сторонников Адорно. И все потому, что у меня отобрали власть и я не могу защитить своих друзей.
– Дело не в покровительстве со стороны Адорно, – сказал один из сидевших за столом. – Весь город стал куда беднее из-за этих турок, засевших в Константинополе, мусульман, разоряющих нас на Хиосе, и каталонских пиратов, которые совершают дерзкие набеги прямо на наши гавани и даже грабят дома, стоящие на берегу.
– Именно это я и имел в виду, – сказал дож.
– Эту марионетку поставили у власти чужеземцы, и какое им дело до страданий Генуи? Настало время восстановить истинное генуэзское правление, и не вздумайте мне возражать.
Наступило молчание. Его нарушил спокойный голос одного из присутствующих.
– Мы не готовы, – сказал он. – Если мы выступим сейчас, то лишь понапрасну прольем кровь. Пьетро Фрегозо бросил на него сердитый взгляд.
– Я ведь сказал, что не потерплю возражений, а вы осмеливаетесь возражать? К какой партии вы принадлежите, де Портобелло?
– Я ваш до гробовой доски, мой синьор, – ответил тот. – Но вы не из тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой.
– Я и сейчас не собираюсь карать вас, – ответил Пьетро. – По крайней мере, до тех пор, пока вы остаетесь рядом со мной.
Де Портобелло поднялся:
– И перед вами, мой синьор, и позади вас, и где только ни потребуется мне встать, чтобы защитить вас перед лицом опасности.
В этот момент отец Кристофоро шагнул вперед, хотя его никто не звал.
– Я тоже буду стоять рядом с вами, мой господин! – вскричал он. – Любому, кто поднимет на вас руку, придется сначала сразить меня, Доменико Коломбо!
Кристофоро отметил про себя реакцию присутствующих. Если они одобрительно кивали во время речи де Портобелло, то сейчас просто молчали, опустив глаза. У некоторых даже покраснели лица – от гнева? Чувства неловкости? Кристофоро не мог понять, почему им не понравились пламенные слова отца. Не потому ли, что только знатные господа могли отважно сражаться, защищая законного дожа? Либо же все объяснялось тем, что отец вообще осмелился заговорить перед столь знатными людьми?
Но каковы бы ни были причины, Кристофоро видел, что их молчание как удар поразило отца. Казалось, он даже съежился, отпрянув к стене. Лишь дав отцу прочувствовать всю полноту унижения, Пьетро заговорил опять.
– Наш успех зависит от того, насколько отважно и преданно будут сражаться все Фиески.
Этот великодушный жест явно запоздал и уже не мог загладить нанесенной отцу обиды. В его словах прозвучала не признательность отцу за его порыв, а скорее снисходительное одобрение. Так хозяин гладит преданную собаку.