Искушение Анжелики
Шрифт:
Она вопросительно посмотрела на англичан. Но госпожа Коруэн судорожно прижимала к себе своего сына, сознавая, что сейчас решается его судьба. Остальные всем своим видом показывали, что судьба маленького Тернера была им в данных обстоятельствах довольно безразлична. Если бы преподобный Пэтридж был в сознании, то он, может быть, и стал бы протестовать во имя вечного спасения души ребенка. Но он находился в полной прострации.
Правильней было отдать этого сироту индейцу, чем лишать чудом спасшихся Коруэнов их сына.
— Отдай ему ребенка, —
Поняв, что он получил то, что просил, индеец исполнил несколько ритуальных прыжков, продемонстрировав этим свою признательность.
Потом он протянул свои большие руки и осторожно взял ребенка. Тот без всякого страха посмотрел на склонившееся над ним размалеванное лицо индейца.
Очень довольный тем, что получил, наконец, то, что он так сильно желал, а именно белого ребенка в своей вигвам, воин стал прощаться.
Обменявшись несколькими словами со своими спутниками, он удалился, нежно прижимая к своему ожерелью из медвежьих зубов и христианских крестиков мальчика-еретика, которого он вызволил из когтей этой варварской расы, и из которого он сделает Настоящего Человека…
Кантор рассказал, что, углубившись в лес в поисках лошадей Мопертюи, он вдруг увидел подозрительные силуэты, пробиравшиеся между деревьями.
Воины заметили его и погнались за ним. Чтобы убежать от них, ему пришлось добраться до самого плоскогорья.
Возвратившись назад обходным путем, он услышал звуки сражения. Он приблизился к деревне с большой осторожностью, не желая попасть в руки канадцев и быть использованным в качестве заложника.
Таким образом, он оказался свидетелем отправки на север захваченных в плен англичан. Не увидев среди них своей матери, он сделал вывод, что ей удалось убежать.
— А тебе не могло придти в голову, что меня могли зарезать или скальпировать?
— Нет, не могло! — сказал Кантор, как нечто само собой разумеющееся.
В объятом пожаром Брансуике он встретил Трехпалого из Трехречья. От него он узнал, что госпожа де Пейрак, живая и здоровая, отправилась вместе с группой уцелевших англичан в сторону бухты Сабадахок.
Все, что сейчас здесь произошло во время передачи индейцу маленького мальчика, доказывало, что до нового приказа индейцы оставляли за Анжеликой известную свободу в принятии решений относительно всех пленных. Все это казалось очень странным, — ведь после нападения на английскую деревню прошло лишь несколько часов, — по соответствовало изменчивому мышлению дикарей.
Анжелика силой своей воли направила это мышление как бы по другому пути. Они, казалось, забыли о причинах сражения, которое происходило накануне. И то, как они вели себя с ней и с этими глупыми, с их точки зрения, англичанами, показывало, что им очень любопытно узнать, что же будет дальше.
Тем не менее, Пиксарет считал необходимым напоминать о некоторых важных принципах.
— Не забывай, что ты моя пленница, — говорил он, касаясь пальцем шеи Анжелики.
— Знаю, знаю, а тебе уже говорила, что я это охотно признаю. Разве
Сбитый с толку этими хитроумными рассуждениями, в которых ему слышалось что-то подозрительное и в то же время что-то забавное, Пиксарет склонял свою голову набок, чтобы как следует поразмыслить, и его взгляд выражал удовлетворение, когда оба его спутника громко высказывали свое мнение.
— В Голдсборо ты сможешь даже продать меня моему собственному мужу, — объяснила ему Анжелика. — Он очень богатый, и я уверена, что он не преминет показать, какой он щедрый. По крайней мере, я на это надеюсь, — говорила она с печальным выражением лица, что приводило в восхищение трех индейцев.
При мысли о том, что муж Анжелики будет вынужден выкупать свою собственную жену, они приходили в полный восторг.
Прямо сплошное развлечение — следовать за этой белой женщиной из Верховьев Кеннебека и за этими англичанами, которых она вела за собой.
Каждый знает, что нет более нелепых животных, чем иенгли, а эти, ставшие еще более нерасторопными из-за страха, который они испытывали, и из-за своих ран, все время падали, спотыкались на каждом шагу, чуть не опрокидывали свои лодки при малейшей волне.
«Ах, эти иенгли!.. С ними просто умрешь со смеху», — повторяли все время индейцы, корча при этом умопомрачительные рожи. Потом вдруг они принимали вид хозяев:
— Идите, давайте, идите вперед, шагайте быстрее, вы, англичане! Вы убивали наших миссионеров, жгли наши хижины, глумились над нашими верованиями. Вас не крестили Черные Сутаны, вы для нас никто, вы даже не те бледнолицые, чьи языческие предки были богами!
Так, подгоняемые такого рода возгласами, эти несчастные путники прибыли вечером на берег бухты Сабадахок, где сливались устья Андроскоггина и Кеннебека.
Туман скрывал горизонт над лиманом, но к этим идущим от берегов морским испарениям примешивался также подозрительный дым пожаров.
Анжелика быстро взбежала на вершину маленького холма.
Ни одного паруса. Сквозь серую дымку не было видно ни одного корабля.
Анжелика сразу поняла, что бухта пуста. В море не было ни одного судна, которое ждало бы прибытия людей, чтобы подойти к берегу и взять их к себе на борт.
Нигде не было видно «Ларошельца», этой маленькой красной яхты, на борту которой ее должен был встретить Ле Галль, а может быть, даже и Жоффрей!..
Не было никого. Никто не явился к условленному месту встречи!..
Начал накрапывать мелкий дождь. Анжелика прислонилась к стволу сосны. Кругом чувствовалось дыхание смерти. Слева к небу поднимался гриб черного дыма. Этот дым шел со стороны Шипскота, английской фактории, о которой ей говорили в устье Андроскоггина, и где она собиралась оставить своих спутников, прежде чем самой сесть на борт «Ларошельца».
По всей видимости, Шипскот уже догорал. Итак, этой фактории больше не существовало.