Искушение богини
Шрифт:
Свернувшись калачиком под боком у Сенмута, Хатшепсут проспала до сумерек, когда на стенах храма взревели рога. В пиршественном зале сновали туда-сюда рабы, заканчивая последние приготовления к роскошному пиру в честь вождей Та-Нетер.
Проснувшись, она вздрогнула, резко выпрямилась и огляделась, не понимая, где находится. Сенмут тронул ее за руку, она повернулась к нему и увидела лицо, так долго любимое ею, точно вернулась в сон, который стал реальностью. Наконец-то он дома.
Это была особая ночь. Как будто магия прежних дней вернулась в огромные, залитые светом залы и колоннады дворца, напоминая о том времени, когда Тутмос был всего лишь ребенком, а пиры Хатшепсут длились до самого рассвета. И все же конец праздника был близок. Гости и слуги толпились в залах, их смех и голоса разносились в напоенном тяжелым ароматом мирры воздухе. Повсюду шелестел белый лен и сверкали драгоценные камни на сандалиях. Легкий ночной ветерок, еще совсем не пронизывающий, хотя зима уже началась, приносил прохладу и ослаблял запахи тяжелой горячей еды и ароматических масел, лениво влетая в пиршественный зал меж колонн-лотосов.
Группа на возвышении посреди зала веселилась почти истерически. Раскаты смеха и легкая, несмолкающая болтовня перемежались появлениями одетых в одни лишь набедренные повязки слуг, которые вплывали сквозь широко распахнутые двойные двери, внося в зал все новые и новые кувшины с вином и огромные, увешанные цветочными гирляндами блюда с яствами, над которыми поднимался аппетитный парок.
В глубине души Хатшепсут знала, что сегодня ее последний пир. Поэтому она оделась так роскошно и тщательно, точно шла на смерть. Когда Нофрет возложила на ее голову двойной венец, женщина невольно подумала, доведется ли ей надеть его еще раз. На ее груди и плечах лежал царственный золотой воротник, поверх него висела тяжелая пектораль с глазом Гора, которую Хатшепсут надевала на свою коронацию. Запястья стискивали анхи – символы жизни, а на пальцах сверкали кольца, золотые и голубые, пурпурные и зеленые. Тонкие серебряные браслеты окружали лодыжки, с них свисали, смыкаясь у кончиков пальцев, маленькие изображения богини Хатор. Сандалии красной кожи украшали лотосы, набранные из красного золота, а юбка была расшита крохотными золотыми бусинками, которые льнули к белой материи, точно капельки дождя.
Хатшепсут сидела в окружении мужчин, представлявших партию власти, сплоченнее и мощнее которой Египет не знал за последние двадцать лет: Сенмут, ее возлюбленный, в княжеском наряде, она то и дело встречается со взглядом его подведенных черной краской глаз поверх цветочных гирлянд; Нехези, чернокожий, генерал и канцлер, на его простом кожаном поясе снова висит государственная печать, он рассматривает гвардейцев, стоящих вдоль стен, а его лицо под синим шлемом остается бесстрастным; Хапусенеб – взгляд, как всегда, трезв и спокоен, длинное жреческое одеяние тщательно уложено вокруг ног – окунает пальцы в чашу с водой; Таху-ти все еще хмурится, видно, перебирает в памяти длинные списки даров, которые переписывал сегодня весь день; Юсер-Амон – черные глаза сверкают, руки так и мелькают в воздухе, на нахальной физиономии усмешка, а Менх склонился к нему, чтобы не пропустить конец шутки; Пуамра, задумчивый и скрытный, ковыряется в еде, а вокруг, задрав хвосты, трутся его кошки; Инебни Справедливый ведет серьезный разговор с наместником Нижнего Египта: они сидят голова к голове и обсуждают какую-то дипломатическую проблему, не обращая внимания на шум вокруг; Дуваенене на своем посту у нижней ступени помоста – приятное лицо разгорелось от еды и созерцания обнаженных танцовщиц, жезл глашатая лежит на полу у его ног; бедняга Ипуиемре, вежливый второй пророк, косноязыкий, но преданный Ипуиемре; уравновешенный Амен-хотпе; Сенмен Могучий; Аменофис, управляющий. Имена, лица – история, живая история, голоса, которые скоро стихнут, изворотливые умы, нужда в которых скоро пройдет; их дни сочтены, а сами они пришли и ушли, как сухая листва, унесенная потоком. Такие мысли бродили в голове у Хатшепсут, пока она переводила взгляд с одного на другого, а ее кубок наполнялся снова и снова, и она все пила. Вожди Пунта ели молча, не сводя с нее вопросительных взглядов. Ей не хватало Яму-Нефру, его подчеркнуто медлительной речи и ленивых, жеманных движений, а еще Джехути и Сен-Нефера, чье присутствие всегда вызывало у нее ощущение бесконечности времени, ибо их семьи, как и ее семья, уходили корнями в самое начало начал, в далекое и темное прошлое Египта, связуя воедино прошлое, настоящее и будущее.
Та-кха'ет сидела среди князей и их благородных супруг, серая кошка свернулась калачиком на ее обтянутых зеленой тканью коленях, рыжие волосы пламенели среди великого множества темноволосых, увенчанных коронами голов. Она уже поела и теперь не отрываясь смотрела на Сенмута. Он пришел к ней в сумерках, перед тем как настала пора собираться на пир. Она упала ему на грудь и зарыдала. Сенмут привез ей подарки; он не забывал о ней. Потом они сидели в его тихом кабинете, пили пиво и разговаривали, но она знала, что в эту ночь, как и в прошлые, она снова будет спать одна. Однако, как всегда, она не жаловалась даже самой себе. Он вернулся, он дома, а значит, долгими жаркими днями они снова будут играть в шашки в саду, у пруда под сикоморами. Она рассеянно погладила кошку. Та замурлыкала во сне, но женщина даже не заметила этого: ее глаза не отрывались от лица хозяина, который улыбался и склонял голову, негромко разговаривая с фараоном, их короны возвышались над остальными.
Вокруг звучала музыка и лилось вино, сын Ипуки рассказывал историю похода, а потом все пили и танцевали и снова пили. Луна бледнела, но шум и гвалт становились все громче. Повсюду залах, в садах и даже в храме – было полно веселящихся людей, их крики, заздравные речи и хриплый смех разносились над рекой, вырывая из дремы рыбаков вдали. Те просыпались, изумленные, и поворачивали лица к огненной пыли, запорошившей царские владения. Гуляки высыпали в сад и теперь с визгами и криками носились по траве среди цветов.
Хатшепсут пила и смеялась вместе со всеми, а годы превращались в месяцы, месяцы – в недели, недели – в дни. Дни сжимались до минут, минуты – до секунд, драгоценных секунд, которые были теперь важнее, прекраснее и долговечнее, чем все золото ее сокровищниц. Наконец она поглядела на Сенмута, а он на нее. Вместе они покинули шумный зал, пробрались между кучками веселящихся в саду, а потом торопливо шли по аллеям, оставляя позади все звуки, покуда не оказались в ее залитой лунным светом спальне, где не было слышно ничего, кроме приглушенных шагов стражи по коридорам. Она глубоко, полной грудью, вздохнула, сняла двойной венец и дрожащими руками почтительно положила его в ларец. Сенмут хотел было зажечь ночник, но она остановила его, поймав его руку и положив ее себе на шею. Они поцеловались, и долгих лет разлуки как не бывало. В темноте и тишине они касались друг друга, заново открывая восхитительные тайны своих тел, стремясь вложить в этот миг все те невыразимые чувства, что годами копились в их сердцах с самой первой встречи, разрушить все невидимые преграды. Каменная стена, которую воздвигали меж ними ее королевская кровь и его низкое происхождение, рухнула, ее больше не существовало. Слова были ни к чему. Ладонями, губами, умащенными благовониями членами они говорили о любви и смерти, о том, как после долгой борьбы становятся царями и уходят в небытие, о том, как хорошо видеть солнечный свет, рожать детей, поклоняться богам и просто жить. Когда все кончилось и они лежали бок о бок на теплом меху, каждый из них знал, что никогда больше им не пережить подобного. Судьба отдала им свой последний дар. Впереди была только тьма.
Они подремали с полчаса, издалека до них доносился невнятный шум: расходились гости, кто-то выкрикнул команду, прошлепал босыми ногами пробежавший раб. За час до зари все стихло, и они оказались в полной тишине.
Хатшепсут пошевелилась, приподнялась на локте, поглаживая грудь Сенмута, а ее волосы упали ему на лицо.
– Сенмут, тебе удалось достичь всего, о чем ты мечтал, когда я впервые призвала тебя к озеру? Может быть, я могу сделать для тебя что-то еще, пока не настал… – Она умолкла, не в силах выговорить слово «конец».
Он откинул с глаз ее волосы и улыбнулся ей снизу вверх.
– Ничего больше не надо, Хатшепсут. Я стал тем и делал то, о чем тогда не смел и мечтать.
Ее пальцы остановились.
– А если я попрошу тебя взять меня в жены, ты откажешься?
Он порывисто сел, глядя на нее. Она вызывающе вскинула голову.
– Что ты задумала? – спросил он. Она вскочила и подбежала к столу.
– Вот что, – сказала она, поднимая на вытянутых руках двойной венец. – Вот. Для тебя.
Он долго-долго смотрел на Хатшепсут и на тяжелый гладкий предмет, который ласково сжимали ее пальцы. Его второе «я», такое хладнокровное, целеустремленное и расчетливое, проснулось и зашептало: «Бери. Разве ты не заслужил его, сын земли?» А потом нахлынули другие мысли, печальные и злые, и он медленно покачал головой, чувствуя, что на этот раз везение покинуло его, скрылось за поворотом.
– Нет, дорогая сестра моя, нет, – сказал Сенмут. – Я хорошо знаю себя и немного знаю тебя, хотя мысли твои глубоки и измерить их почти невозможно. Если бы Тутмос не дышал сейчас тебе в спину, предложила бы ты мне то же самое? Предположим, я возьму его и водружу на свою голову. Предположим, я стану фараоном Сенмутом I. Тутмос будет драться, и я вынужден буду защищать Египет, который не будет мне служить. Неужели ты надеешься за мой счет подольше продержаться у власти? Неужели используешь меня, даже в этот миг?
Она швырнула корону на стол и закрыла лицо руками.
– Я люблю, люблю тебя. Вот и все! – всхлипывала она. – Я не хочу умирать, ни сейчас, ни позже. Я не хочу покидать тебя, и зеленые поля Египта, и всех тех, кто превратил мою жизнь в удовольствие, сравнимое с божественным ароматом, ласкающим обоняние! Дай мне сил, о возлюбленный мой!
Он шагнул к ней и, ни слова не говоря, заключил ее в объятия, стараясь силой своих рук оградить ее от черных, змеящихся вокруг теней вечности.
ЧАСТЬ V