Искушение чародея (сборник)
Шрифт:
— Может, в дельфинарий? А как быть с Горошкиным? Нельзя же его там оставлять? — Гриша сказал это, а потом подумал, может, было бы и неплохо.
— Ой! Нельзя! — Тане стало жалко доцента, попавшего к тюленям. — Надо его вернуть.
— Выход один. — Станислав Аркадьевич посмотрел на мокрого зверя внимательно и печально. — Придется учить его пользоваться швейной машинкой!
Горошкин за сутки не сдвинулся с места. Кругом были тюлени, много, много тюленей. Они лежали так тесно друг к другу, что Антон Савельевич боялся пошевелиться, чтобы не потерять свой кусочек свободного пространства. Именно благодаря этому его и удалось
Станислав Аркадьевич за вечер устранил все недоделки, а Вафля, как назвали тюленя, оказался скотиной сообразительной, и уже на следующий день смог мордой крутануть ручку «Зингера». Дело не обошлось, конечно, без привязывания к ручке сырой рыбы, зато с тридцать третьей попытки она уверенно сдвинулась с места. Этого оказалось достаточно.
Мокрый и жалкий, в слегка пожеванном плаще, доцент сидел в углу комнаты и таращился на окружающих.
— Тюленьчик был лучше, — безжалостно констатировала Татьяна. — Он добрый был. И покладистый.
Станислав Аркадьевич накапал гостю валерьянки, дал сухую куртку и выставил вон. Без всякой жалости. А сам приступил к последовательному демонтажу Машинки.
— Зачем? — чуть не со слезами спросил Гриша. — Это же такое… такая…
— Вот именно, что оказалось — ни за чем! Кому в нашем мире понадобилась моя машинка? Авантюристам и бездельникам! Да и тем — никакой пользы, один ущерб.
— Но… как же живая вода?
— Камни-то у нас остались. Исследуем, проанализируем. Научимся сами делать. Не хуже природных. А за машинку ты не переживай. У меня появилась новая мысль. Думаю, нам под силу реализовать идею телепортации.
— Как?
— А вот так. Тюлень-то был наш. Земной. Настоящий.
Алексей Волков. Билет
— А что у тебя в руке? — спросила Ксения, глядя на пачку долларов.
— Это так, доллары. — Удалов протянул жене деньги.
— Дожили, — сказала Ксения и заплакала.
Казалось, что время давно истекло, и напряженное ухо ловило радостное треньканье звонка, но в коридоре царила неправдоподобная тишина — ни хлопанья дверей, ни шумного топота, и тогда Славка не выдержал и скосил взгляд на часы. Вопреки ощущениям до конца урока оставалось семнадцать минут. Рука Василия Иннокентьевича вновь скользила по списку, и весь класс застыл в тревожном ожидании, которое можно было бы озвучить четырьмя словами: «Лишь бы не меня!»
— Итак, кто у нас давно не отвечал? — учитель словно чувствовал состояние ребят и специально тянул время.
Тридцать пар глаз упорно смотрели в сторону, стремясь показать, что в помещении никого нет. Но Василий Иннокентьевич преподавал около двадцати лет, и доказать свое отсутствие ученики не сумели.
— Рыжиков, — вздох облегчения, как шелест листвы при внезапном порыве ветра, вырвался из двадцати девяти легких.
Славка медленно — вдруг передумает? — поднялся из-за парты и застыл.
— Можно с места, — учитель с легким интересом рассматривал ученика.
Остатки надежды стремительно улетучились, и следом за ними начало быстро таять самообладание. В голове настойчиво вертелось: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» Надо сказать, на редкость не к месту. Василий Иннокентьевич преподавал не литературу или историю, а физику, и там не было места былым сражениям и их красочным литературным описаниям. Диким усилием воли Славка попытался сосредоточиться, и кто-то словно милостиво сменил пластинку:
— Я… — рот раскрылся с трудом, и голоса было почти не слышно.
— Учил, — с показным сочувствием подсказал Василий Иннокентьевич.
Рыжиков с готовностью кивнул. Мысли перестали выплывать из тайников подсознания, и в голове установилась полнейшая, странно осязаемая пустота. Кто-то с задней парты, кажется Максимка Удалов, пытался подсказать, но то ли шепот разбился о неведомое науке поле, то ли по более простой причине: что звуки в пустоте не распространяются, Славка ничего услышать не смог. Услышал учитель, и его взгляд ударил говорившего сильнее мифической плетки. Подсказка умолкла на полуслове.
— Садись. Двойка, — Василий Иннокентьевич взял ручку и прицелился в клетку напротив фамилии вызываемого.
Все. Рука Рыжикова машинально легла на учебник и — о чудо! — в ту же секунду прямо в воздухе перед глазами возникли нужные страницы. Времени разбираться не было. Волнуясь, что наваждение исчезнет, Славка сначала медленно и неуверенно, а затем все быстрее и тверже начал читать…
Рука учителя застыла над журналом. Василий Иннокентьевич с удивлением посмотрел на Рыжикова, который вдруг ни с того ни с сего начал отвечать урок, как-то странно водя перед собой глазами и явно не подглядывая и не подслушивая, чего учитель от него не ожидал. Смутно чувствуя подвох, педагог быстро скользнул взглядом по классу, однако на лицах учеников было столько изумления вперемешку с откровенным любопытством: «Неужели выучил?», что Василий Иннокентьевич только усмехнулся и подумал про себя: «А ведь может, если захочет. И, главное, почти дословно по учебнику. Вот это память!»
— Честное слово, я ничего не читал!
— Ничего не читал, а пятерку заработал! — в голосе Максима Удалова звучало нескрываемое недоверие.
— Я же вам рассказывал, — Рыжиков подавил вздох. — Как только дотронулся до учебника, сразу увидел его раскрытым на нужных параграфах, и просто стоял и читал. Знаете, я даже подумал, а вдруг Вася видит, но ничего не говорит.
— Может, у тебя память феноменальная, — на лице еще одного приятеля, Кольки Замятина, промелькнула догадка. — Один раз посмотрел на страницу, и запомнил?
— Да я ее в глаза не видел! Говорю же: учебник ни разу не открывал!
— Да… — Колька потух.
В молчании друзья вышли на Пушкинскую, и Максим молча кивнул и двинулся к дому.
И тут Замятина осенило:
— А ты не экстрасенс?
— Что? — не понял Славка.
— Ну, эти… О них сейчас все пишут… Которые людей лечат без лекарств одним прикосновением рук, другие будущее предсказывают, третьи предметы силой мысли поднимают, четвертые через закрытую книгу умеют читать. Пальцами коснутся — и порядок!