Искушение святого Антония
Шрифт:
Аполлоний. Я расскажу тебе сначала про длинный путь, который прошел я в поисках истинного учения; и если ты найдешь во всей моей жизни дурной поступок, ты остановишь меня, ибо тот, кто творил зло своими делами, должен вводить в соблазн и своими словами.
Дамис. Антонию.
Вот это справедливый человек! а?
Антоний. Решительно, я думаю, что он искренен.
Аполлоний. В ночь моего рождения матери моей пригрезилось, будто она рвет цветы на берегу озера. Сверкнула молния — и она произвела меня на свет под пение лебедей, слышавшееся ей в ее сновидении.
До
Однажды вечером ко мне пришла пальмирская принцесса, предлагая сокровища, скрытые, как ей было известно, в гробницах. Гиеродула храма Дианы от отчаяния зарезалась жертвенным ножом, а правитель Киликии в заключение своих посулов закричал в присутствии моей семьи, что умертвит меня; но сам умер спустя три дня, убитый римлянами.
Дамис. Антонию, подталкивая его локтем.
А? что я говорил! вот это человек!
Аполлоний Четыре года подряд я хранил полное молчание пифагорейцев. Самое неожиданное горе не исторгало у меня ни вздоха, и когда я входил в театр, от меня отстранялись как от призрака Дамис Ну, а ты, мог ли бы ты это сделать?
Аполлоний. По окончании срока моего искуса я стал наставлять греков, забывших предание.
Антоний. Какое предание?
Дамис. Не мешай ему говорить! Молчи!
Аполлоний. Я беседовал с Саманеями Ганга, с халдейскими астрологами, с вавилонскими магами, с галльскими друидами, со жрецами негров! Я восходил на четырнадцать Олимпов, я изведал до дна озера Скифии, я измерил громадность пустыни!
Дамис. И все это правда, сущая правда! Я тоже был там!
Аполлоний. Сначала я побывал у Гирканского моря. Я обошел его вокруг, и через страну Бараоматов, где погребен Буцефал, я спустился к Ниневии. У городских ворот ко мне подошел человек.
Дамис. Это был я, я, мой добрый учитель! Я сразу же тебя полюбил! Ты был нежнее девушки и прекраснее бога!
Аполлоний, не слушая его.
Он хотел сопровождать меня, служа мне толмачом.
Дамис. Но ты ответил, что понимаешь все языки и отгадываешь все мысли. Тогда я облобызал полу твоего плаща и пошел за тобою.
Аполлоний. После Ктесифона мы вступили в земли Вавилонские.
Дамис. И сатрап испустил крик, видя человека столь бледного…
Антоний в сторону.
Что означает…
Аполлоний. Царь принял меня стоя, у серебряного трона, в круглой зале, усыпанной звездами, а с купола свешивались на невидимых нитях четыре больших золотых птицы с распростертыми крыльями.
Антоний мечтательно.
Есть разве на земле такие вещи?
Дамис. Вот это город, Вавилон! все там богаты! Дома выкрашены в синий цвет, двери у них из бронзы и лестницы спускаются к реке.
Чертит по земле палкой.
Вот так, видишь? А потом — храмы, площади, бани, водопроводы! Дворцы покрыты красной медью! а внутри… если б ты только видел!
Аполлоний. На северной стене возвышается башня, а над ней — вторая, третья,
Дамис. На меня-то почти и не смотрели! Вот я и гулял в одиночестве по улицам. Я расспрашивал про обычаи, посещал мастерские, рассматривал громадные машины, доставляющие воду в сады. Но мне было скучно без Учителя.
Аполлоний. Наконец мы покинули Вавилон, и при свете луны вдруг мы увидели эмпузу.
Дамис. Да, да! Она прыгала на своем железном копыте, ревела, как осел, скакала по скалам. Он изругал ее, и она исчезла.
Антоний в сторону.
К чему они клонят?
Аполлоний. В Таксиле, столице пяти тысяч крепостей, Фраорт, царь Ганга, показал нам свою гвардию чернокожих, ростом в пять локтей, а в дворцовых садах, под навесом из зеленой парчи, — огромного слона, которого царицы любили натирать для забавы благовониями. То был слон Пора, сбежавший после смерти Александра.
Дамис. И его нашли в лесу.
Антоний. Они извергают слова, как пьяные.
Аполлоний. Фраорт посадил нас с собой за стол.
Дамис. Что за потешная страна! Государи на попойках развлекаются метанием стрел под ноги пляшущим детям. Но я не одобряю…
Аполлоний. Когда я собрался в дальнейший путь, царь дал мне зонт и сказал: «У меня есть на Инде табун белых верблюдов. Когда они больше тебе не понадобятся, подуй им в уши. Они возвратятся».
Мы спустились вдоль реки, идучи ночью при свете светляков, сверкавших в бамбуках. Раб насвистывал песню, чтобы отгонять змей, и наши верблюды приседали, проходя под деревьями, как в слишком низкие двери.
Однажды черный ребенок с золотым кадуцеем в руке привел нас в школу мудрецов. Их глава, Ярхас, рассказал мне о моих предках, обо всех моих мыслях, обо всех моих поступках, обо всех моих существованиях. Он был некогда рекою Индом и напомнил мне, что я водил барки по Нилу во времена царя Сезостриса.
Дамис. А мне ничего не говорят, так я и не знаю, кем я был.
Антоний. У них вид смутный, как у теней.
Аполлоний. Мы встретили на морском побережье упившихся молоком кинокефалов, которые возвращались из похода на остров Тап-робан. Теплые волны выплескивали к нам желтый жемчуг. Амбра хрустела у нас под ногами. Китовые скелеты белели в расщелинах береговых скал. Суша в конце концов стала уже сандалий, и, брызнув к солнцу водой океана, мы повернули вправо, в обратный путь.
Мы возвращались Областью Ароматов, страной Гангаридов, мысом Комарийским, землей Сахалитов, Адрамитов и Гомеритов, затем через Кассанийские горы, Красное море и остров Топазос мы проникли в Эфиопию по царству Пигмеев.
Антоний в сторону.
Как велика земля!
Дамис. И когда мы пришли домой, все те, кого мы знали некогда, уже умерли.
Антоний опускает голову. Молчание.
Аполлоний продолжает:
Тогда в народе пошел говор обо мне.
Чума опустошала Эфес; я приказал побить камнями старика-нищего.