Искушение ворона
Шрифт:
По совету академика Павел исключил тогда из диссертации не очень доказательную главу об импактитах, решив отложить эту проблему на потом. А потом оказалось не до того… И лишь совсем недавно Павел вновь вернулся к заброшенной теме. Анализировал литературу, делал выписки, просчитывал, прикидывал, кое-какие выводы и гипотезы вносил в компьютер. Обсуждал тему только со стариком Джорджем Вилаи и один раз – с четой ученых Кайфов – Аланной и Шуркой…
А потом… Потом внезапно разорился «Информед». Кому это было надо? И разве не вытекало из тех документов, которые он подсмотрел в ноутбуке Изи Гольдмана, что хищная щука «Блю Спирит»,
А для чего? А не для того ли, чтобы в конце концов Паша Розен попал именно сюда, в Ред-Рок, заниматься именно тем, чем теперь занимается?
В том, что его жизнь в последние месяцы представляет собой цепь чьих-то манипуляций, Павел не сомневался. Ему еще при аресте через адвокатов Саймонов дали однозначно понять, что уголовное дело против него специально сфабриковано, но ради сохранения жизней Тани и детей от него требуется подчиниться воле судьбы и принять условия игры, которые диктовал закулисный режиссер.
И он принял эти условия, признавшись в несовершенных преступлениях не только в суде, но и жене… Татьяне…
Тогда, лежа на жесткой койке в камере предварительного следственного изолятора, Павел думал, что его злоключения – результат того, что он стал свидетелем тайны фирмы «Блю Спирит», заглянув в ноутбук Изи Гольдмана… Его, Павла, упрятали в тюрьму как опасного свидетеля… И припугнули здоровьем жены и детей, чтобы не рыпался и не болтал… Как того парня, про которого в дешевых шпионских детективах говорилось: он слишком много знал….
Но теперь, когда ни с того ни с сего он угодил в Центр Ред-Рок и занимается исследованиями, о которых так давно мечтал?..
«Стоп-стоп, – думал Павел, – а не паранойя ли это? Не приступ ли больного эгоцентризма?»
Нет – не паранойя!
Таких совпадений в жизни не бывает.
Тогда возникает другой вопрос – зачем и кому это надо? И почему избран путь провокаций, подставок? Кто на сей раз взял на себя право ломать жизнь ему и его близким? На кого он, в конечном счете, теперь работает?..
Работать, между прочим, можно по-всякому. И не случайно, ох, не случайно, вспомнился ему фельетон в «Известиях». Хороший специалист, пускай и сварщик, удачно сварив однажды коробочку с дырочкой, сможет обвести потом вокруг пальца не только харьковский НИИ, но и кое-кого покруче. Хоть бы даже и ребят из Ред-Рок…
Интересно – администрация не стала возражать против того, чтобы Павел общался с семьей. И стоило Павлу обронить в разговоре с Эдди, что помимо новых барокамер и электронной пушки надо бы было создать и моральные предпосылки успеха, то бишь простимулировать его, Павла, послаблением режима, как его вызвали к главному шефу в знаменитый кабинет с океанским аквариумом.
– Вам разрешают общение с близкими по Интернет-связи, – сказал босс, – вы сможете раз в неделю по полчаса говорить в режиме реального времени со своей семьей, видеть свою семью на экране монитора, и они будут видеть вас. За собой мы оставляем только право кнопочной цензуры, если вы нарушите правила, и станете говорить о недозволенных вещах, о том, чем занимаетесь по работе, где географически находитесь, – тогда мы прервем ваш разговор…
Павел был почти счастлив. Он увидит Таню и детей!
Таня…Танечка…
Первый сеанс связи оказался, однако, совсем не таким, как он ожидал.
– Привет, Павел, как ты живешь?
– Привет, живу хорошо, а где Таня, где мальчики?
Лизавета ответила, что Таня в курсе, что из Министерства юстиции звонили еще позавчера и сказали, что теперь с Павлом можно будет общаться по видео раз в неделю, но Таня как бы не совсем готова к этому, по известным Павлу причинам… И после этих слов Лизавета взяла долгую паузу. Потом она скороговоркой рассказала, что Таня теперь, как и раньше, много времени уделяет детям, и что в настоящий момент они все вместе поехали в аквапарк и дельфинарий. Лизавета пообещала рассказывать Павлу обо всем, что его интересует, и, кроме того, она будет уговаривать Татьяну, чтобы та сменила гнев на милость.
Они немного поболтали о разных пустяках, вроде еды, здоровья и спортивного образа жизни и потом попрощались друг с дружкой до следующей связи.
Павел был слегка расстроен. Но Лизавета вселила в него надежду. Она как старшая сестра вразумит Таню. Она ее уговорит.
Таня обязательно оттает. Он же знает ее сердце!
Хэмфри Ли Берч
Штаб-квартира ФБР
Вашингтон, округ Колумбия
Март 1996
Хэмфри Ли Берч был не из числа тех рефлексирующих интеллектуалов, что всегда находятся в плену созданной ими самими сложной системы, ограничивающей движение фишек и флажков. Он не любил формальностей и поэтому, едва получив назначение, буквально на следующий день занял кабинет директора ФБР, не потрудившись выждать паузу приличия, покуда его предшественник совершит формальности прощания с кабинетом и заберет все свои silly little things – портреты внуков с рабочего стола и старые любовные письма из личного сейфа…
Впрочем, Хэмфри Ли Берч знал, что в кабинете у его предшественника никогда и не было ничего из личной жизни… Такова их работа, она по сути своей не подпускает к себе людей сентиментальных, справедливо полагая такое качество характера признаком слабости.
Правда, сам Хэмфри Ли, едва въехав в новые рабочие апартаменты, перетащил-таки из дома увеличенную фотографию, на которой ему, юному выпускнику Гарварда Хэмфри Ли Берчу, пожимает руку сам старина Гувер. Берч не однажды удостаивался чести стоять рядом с великими людьми Америки, но в кабинет он велел повесить именно это фото. Хэмфри Берч и Эдгар Гувер. Пусть пораскинут мозгами, пусть поразмышляют его недоброжелатели и те замшелые ленивцы, что окопались в отделах, какую политику он будет проводить, получив под свое начало самую сильную изо всех силовых структур мира…
Демонстрируя полное небрежение антуражем, Берч не давал распоряжения менять мебель и сидел в привычных для Гребински и Макгвайера декорациях.
– Мебель в кабинете прежняя, новые только шеф и его фотка с Гувером, – шепнул Гребински на ухо своему коллеге, когда, выйдя из лифта на двенадцатом этаже, они шли по бесконечно длинному коридору.
В кабинете же ни Гребински, ни Макгвайер таких вольностей позволить себе уже не могли.
– Я хочу дать вам послушать две магнитных записи, господа, – начал Берч, подчеркнуто избегая формальных рукопожатий.