Искушения и искусители. Притчи о великих
Шрифт:
Он много интересного держал внутри, этот не годный к обычной жизни мальчишка. Но главной тайной его, тем, в чем он более всего боялся признаться, были его неутолимые эротические мучения. Он все время думал о женщинах, но всегда их избегал. Он их боялся. Еще бы. Ему совсем немного надо было, чтобы наворожить себе вещи, которые потом ложились внутрь и там становились целыми жизненными программами. Лет восьми отроду в оптическом театре своего учителя г-на Траитера «я увидел силуэт русской девочки. Она явилась мне, укутанная в белоснежные меха, в русской тройке, за которой мчались волки с фосфоресцирующими глазами. И у меня сжалось сердце». Он вспоминал эту девочку всякий раз, как влюблялся на расстоянии и вглядывался, пытаясь понять — то или нет. Понять было трудно, он же танцевал не от подробностей, а от силуэта,
И в детстве просто не с кем было поговорить о тех картинах, что сжигали его изнутри. У него не было друзей. То есть были. Но не сверстники. Он мгновенно сближался с такими же странными экземплярами, как сам. Таких в Кадакесе было довольно. Была, например, старуха Лидия Ногерес, которую считали ведьмой, у которой еще в молодости погиб муж рыбак, а два сумасшедших угрюмых сына, живших с нею, заняты были тем, что кроме рыбной ловли ночами ходили в тайное место «закапывать сокровище». Закапывать. Сокровище находилось вовсе не в их руках, оно где-то там лежало, и его следовало закапывать. Тайно. Чтоб никто, никогда, никому! Страшное дело! Но мальчишке, приятелю своей матери, они, естественно, обо всем рассказали. Жарким шепотом. Они сообщили онемевшему Дали, что на Креусе великое множество радия. И надо прятать его, пока люди не догадались о сокровище под ногами.
Лидия, в общем-то, вела себя совершенно нормально, замечательно рассказывала страшные сказки, все хорошо, кроме одного пунктика, на котором у нее что-то щелкало. Она утверждала, что у нее тайный роман со знаменитым поэтом Эухенио д’Орсом, который как-то приезжал в Кадакес, тут-то все будто бы и началось. Но о романе этом надо было молчать. Знал о нем лишь мальчик. Лидия писала и отправляла Эухенио длинные письма, а тот не мог ей ответить, поскольку… ну, нельзя было. И он тайно отвечал ей через газеты, в своих критических статьях, в них и были спрятаны его ответы. Поэтому любимым занятием Лидии, к которому она привлекала и Сальвадора, была расшифровка искусствоведческих опусов д’Орса. Лидия истолковывала эти послания мастерски, находила в них адресованный ей любовный подтекст. В минуты отгадок в ней не видно было ни ведьминского, ни больного, она произносила точные и мудрые слова. Не поверить в то, что все — правда, было невозможно.
От нее услышал Дали формулу, которая поселилась в нем на всю жизнь. «Кровь и мед». «Кровь — это я, — говорила Лидия низким страшным голосом, — а мед — другие женщины. Сыновья мои гоняются за медом. Это бунт против крови!» Дали даже подумывал, не на кровесмесительные ли дела со своими детьми намекает ему взрослая его подруга. Он же сам испытывал странные и страшные чувства к своей матери. Которая и умерла на пике его пубертатных преобразований. Он остался один. Без «крови».
И Лидия осталась одна. Без мужчин. Ее сыновей увезли в сумасшедший дом.
Дали думал о матери, потом о русской девочке, потом о женщинах. И не знал, что ему с этим делать. Он хотел избавиться от наваждений. И сказал Бюнюэлю, вместе с которым снимал «Андалузского пса», что в первых же кадрах надо разрезать глаз девушки-героини опасной бритвой.
Но однажды, однажды он просто шел по улице, он шел, и вдруг ему захотелось бежать. Он побежал и неожиданно ощутил, что больше всего на свете он любит прыгать в высоту, и он стал прыгать через каждые несколько шагов, и у него получалось, он прыгал все выше и, поднявшись в воздух, понял наконец, что спрятано внутри, и закричал: «Мед слаще крови!» И снова вверх! И — «Мед слаще крови!» И вдруг увидел среди расступавшихся прохожих своего соседа по общежитию, который съежился, увидев летящего Дали. И он приземлился возле несчастного однокашника и прямо в ухо крикнул ему изо всех сил: «Мед слаще крови!» И полетел дальше, а однокашник поплелся в «Ресиденсию» рассказывать, как только что видел Дали, который сошел с ума.
Дали отправился к проституткам. Бордели ему понравились, их убранство вдохновляло, в нем был стиль, попсовый, кричащий, но нацеленный на одно — на пробуждение красного и жаркого, проститутки же его разочаровали. Он увидел «оскалы вместо улыбок, эти вечно раззявленные звериные пасти, призванные завлекать! Нет, женщин следовало искать в других местах!»
Приятели сказали, что «элегантных» женщин в Мадриде можно увидеть лишь в одном месте — в кабаре «Флорида». Он и там побывал, увидел много красавиц. Но… не то! Он ведь уже знал, что ищет. Он видел одну даму в кафе и понял, что «элегантная женщина, во-первых, вас презирает и, во-вторых, чисто выбривает подмышки». Приметы элегантности он находил повсюду, но лишь деталями, хотя общее уже вырисовывалось: «Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной — это взаимоисключающие характеристики. У элегантной женщины не может быть глупого выражения лица, как нельзя боле характерного для красавицы. В очертаниях рта элегантной женщины должна непременно сквозить отчужденность, высокомерная и печальная. Но иногда, в минуты душевного волнения, лицо ее вдруг преображается, исполняясь неземной нежностью. Нос? У элегантных женщин не бывает носов! Это привилегия красавиц. Элегантность должна быть стержнем ее бытия и в то же время причиной ее изнеможения». И так далее, желающие могут сами отыскать и прочесть этот вдохновенный бред.
Но заметьте, ведь он, еще ее не встретив, более или менее точно описывает Галу. До сих пор удивляются, что красивого в этой заурядной широкоплечей Гале с ее скуластым невыразительным лицом? Что он в ней нашел? А то и нашел, что сформулировал. При этом она была — русской. Вот все и сошлось. Вот объяснение его бесповоротной любви, мгновенной и на всю жизнь.
И потому, когда они встретились, Дали овладели приступы дикого хохота. Он не мог ей ничего отвечать, он вообще ни с кем не мог разговаривать, он хохотал, и все переглядывались — что же смешного увидел он и в чем? А ему совершенно было не до смеха. Это была типичная истерика. Нет, он очень хотел ей понравиться, он хотел быть мачо, он придумывал безумные наряды, мазался какой-то невообразимой дрянью, чтобы пахнуть, как козел, резал рубаху, выворачивал наизнанку штаны и плавки, все это надевал, приходил в ужас, все смывал с головы и одевался в белые развевающиеся рубашки, которые на нем обожал Лорка, но оказывался слишком женственным. Потом он рвал эти рубашки, потому что от них не оказывалось толку. Он не понимал, что сделать с собой, чтобы она его увидела. Он сходил с ума. Он пугал всех, но о том, что происходит с мальчишкой, догадалась лишь Гала, догадалась, потому что была не просто элегантна, она была умна и сразу увидела, что сможет из этого мальчика сделать. Потому что этот мальчик сделает для нее все.
При этом она владела искусством любви, это был ее мир, она окунула мальчишку в темную страсть. Получив наконец возможность делать с ней что угодно, он, не знавший женщин, обреченно и в панике спросил ее: «Что я должен сделать?! Скажи!» И она сказала: «Убей меня!» В том же пафосном ключе, что и вопрос. И мальчик принял ее слова всерьез. Он задрожал, в обморок упал, он ждал совсем другого, и далее: «Мы кусали, мы грызли друг друга!..»
Странная вышла любовь. Дали с подробностями рассказывает о любых неприличных или непозволительных моментах своей жизни, и почти ничего — о плотской любви. Многие утверждают, что ее и не было меж ними, они нашли какие-то другие способы друг друга любить, не прикасаясь. И если вначале они «грызли друг друга» и Дали наконец-то получил возможность вволю и в подробностях изучать тело женщины, он мял и терзал его, как глину, то позже наступила эпоха вуайеризма. Тут Дали признавался: «Я — извращенец, вуайерист». Здесь важнее даже не третье слово, а второе. Любовь, как и все прочее в его жизни, должна быть извращенной. Иначе как ее писать на холсте?
Для Галы же все это не имело значения. Это были его проблемы. Она не колебалась, потому что абсолютно точно поняла, что именно ищет этот мальчик, в чем он нуждается и какое место возле него следует занять. Место его «крови», его матери. И заняла. И сразу все пришло в равновесие. Некрасивое тело Галы он растиражировал так, как не было растиражировано тело ни одной другой модели. С ее помощью он прогнул мир, подарив ей славу. И они уже не могли друг без друга. До старости, когда уже стали просто друзьями, жили рядом, но врозь: Гала в своем замке, в Пуболе, куда Дали без письменной просьбы вход был запрещен, поскольку в замке ее окружали молодые любовники за деньги. Увы, ее чувственность оказалась куда большей, чем у Дали. Еще бы, у нее не было холстов и красок, куда ее гений выбрасывал все, что накапливал внутри. Но, как и прежде, она контролировала все, что он совершал. Потому что, потеряв его — в мгновение ока могла стать ничем.
Она сразу поняла, что она будет продавать. Не только его безумные картины. Нет, его поведение. Эти естественные для него, но шокирующие всех эскапады. Она не будет ему мешать, она будет всячески его на них подталкивать, уверяя, так же, как его мать, что все, что он ни сделает, все! — исключительно хорошо. Он должен перестать стыдиться своих выходок. Она научит его, как самому стать шедевром.
И Дали стал. Он разучился краснеть. Именно этого все от него и ждали.