Искушения и искусители. Притчи о великих
Шрифт:
Одновременно П. Лунгиным столь же блестяще использованы открытия, сделанные западным кинематографом. Например, страшными «чистильщиками», которых водит на подвиги наш герой, на самом деле командует его мама. Могучая блондинка в соку, непрерывно демонстрирующая воспитанникам свое обильное тело. В свободное от демонстрации время она много работает. Подрабатывая, как и все в СНГ. Видимо, у нее туго с деньгами. Она трудится в должности массовика-затейника, одновременно кем-то вроде сторожа или начальника при аттракционе «Американские горки», поет в ресторане, который ее команда под горячую руку тоже разносит,
Ночами мама не спит, а неутомимо носится как угорелая на пару с сыном по своим горкам, после чего, не насытившись бешеной скоростью, валяется с ним на полу (очень большой мальчик!), предаваясь бешеным ласкам, страстно лобзая его и терзая, раз за разом приближая дело к кровосмешению. Но до дела не доходит. И это странно. П. Лунгин, уже продемонстрировавший нам в «Такси-блюз» чудный половой акт на подоконнике, здесь почему-то на самом интересном месте замялся. Но, думаем мы, не он это замялся. Мы думаем, это замялись его новые друзья, французы. Наш-то зритель скушал бы, он и не такое едал, а у них там правила: в одном случае можно, в другом — нельзя. В этом, видимо, было нельзя. Стерильная нация. А жаль! Чего уж там!
Зато в отместку П. Лунгин залудил чисто российский вираж. Поняв, что кровосмешения французы ей не разрешат, мама смотрит на сына с легкой усмешкой и сообщает ему, любимому, что он — сам еврей! Ни хрена себе! Оказывается, давно, когда мама девочкой была, ее таки соблазнил один носатый. Какой пассаж! Вот что значит учеба у классиков советского кино.
Ребенок оцепенел. А мама ему говорит: выход у тебя один — папу надо кончать! Сыночек прямо зарычал от нетерпения: давай его сюда! Где эта папа? И тут его ждет новая подножка. Оказывается, папа и есть тот самый недостижимый еврей.
То есть уже пошел излюбленный ход американского боевого кино: раз что-то сделать невозможно, надо найти человека, способного невозможное совершить. Наконец-то все встает на места: и бицепсы, и кровожадность, и расовая подначка. Герои обозначились. Вперед!
Герой вступает с папой в контакт. Он поражен. Это тщедушное создание (его и играет самый лучший актер Олег Борисов) он бы мог двумя пальцами удавить. И растереть. Но… сразу почему-то нельзя. Надо вкрасться в доверие. Ребенок вкрадывается.
И тут на него начинает вдруг действовать магия папы, страшный еврейский секрет его непобедимости, тайное еврейское оружие. Этот всеми забытый (кроме наших патриотов с КГБ и Шварценеггером) бывший эстрадный куплетист Наум Хейфец ныне занят тем, что как может «зашибает бабки» (по собственному его определению). Его квартира — проходной двор, где одна комната сдается подпольным воротилам для азартных игр, в других — собираются протестующие чукчи, бывшие диссиденты, эмигранты, старухи, изучающие искусство, устраиваются концерты. Потом все — эмигранты, чукчи и старухи — ложатся спать под общим одеялом. А папа отправляется в незатейливые компании простого народа распевать любимые ими песни типа «Я люблю тебя, жизнь!» и всюду зашибать свои «бабки».
П. Лунгин убедительно показывает, что именно папа, старый еврей, является последним из могикан, хранителем оставшейся лишь в памяти народной, в недрах его души культуры социализма. Именно он несет людям то, что собираются отнять у них «чистильщики», утверждая на бывшей советской земле культ полуголого Шварценеггера.
Переходя за папой с юбилея на свадьбу, со свадьбы в забегаловку, слушая папу, видя, как любит его простой народ, юный уничтожитель все больше наедается отравленной приманки. И тут папа добивает сына. Садится за рояль и исполняет ему Бетховена. Этого сын вынести не может. Он ломается. Решает порвать с проклятым прошлым и стать, как папа, евреем. Отточие.
А в это время обеспокоенное КГБ приводит героя в свой тайный закуток, устроенный в одном из грязных притонов, — место, начиненное аппаратурой, откуда КГБ ведет подслушивание евреев. Сына просят поставить папе подслушку. Так страшен папа, что никто до сих пор не решился поставить к нему в дом этот страшный инструмент. Сын, еще не окончательно порвавший с дисциплиной, ставит, но отлучается на секунду, а когда возвращается, видит, что в квартире уже состоялся погром. Чучело папы — в петле, а самого папу увезли казнить. Сын удивлен. Для чего же он ставил микрофон? Дьявольское коварство КГБ!
Но где же папа? А он попал в руки к маме. Бедного, с больным сердцем, она усаживает его… отгадайте куда? Конечно! В коляску американских (они же и русские, как известно) горок. Она хочет закатать его до смерти. Папа хватается за валидол. Но мама людоедским движением вырывает валидол у папы и включает пуск. Бедный папа поехал. Он обречен. Вот для чего, оказывается, нужны были П. Лунгину эти многозначительные горки, расположенные в некоем «Луна-парке». Отсюда и название фильма как символа всей нашей жизни.
Итак, папа помчался к своей смерти, а мама — к проигрывателю, с которого начинает звучать опера Вагнера, и тут, под разносящийся над «Луна-парком» могучий женский голос, поющий по-немецки, мама начинает открывать рот, будто это поет она. И величаво сходит со ступеней. Эта белокурая бестия, оказывается, воображает, что она — Брунгильда. Это — для западного зрителя, который по виденным прежде образцам легко может догадаться, что мама — сумасшедшая, чей идеал — немецкий фашизм.
И тут врывается сын. Он останавливает агрегат, вынимает оттуда папу и убегает с ним, бросая в железные конструкции и в маму, поющую «под фанеру», несколько гранат! Ба-бах!
— Мы сменим фамилию, — жарко говорит сын спасенному папе, — уедем туда, где они нас никогда не найдут!
И они тут же заходят в поезд и едут. Без билета. Куда? Нет-нет, вы опять не угадали. В Израиль не ходят поезда. Вообще-то сын и сам не знает, куда они едут. Он распахивает (!) окно вагона, отрывает металлическую табличку с наружной стенки и показывает папе. Фу-у-у! Они едут в Абакан. Слава Богу! Вот единственное место, где может спастись старый еврей.
Не два еврея, один. Потому что тут сын, желая порадовать папу, показывает ему фотографию мамы в нежном возрасте, когда она стала жертвой его низменных желаний, но папа начинает долго и заливисто смеяться. Как Ильич. Сын смущенно присоединяется, но это он ничего не понимает, а уже и зритель догадался: папа никогда не видел эту девицу, никогда не трахал ее, и значит, сын — вовсе ему не сын и даже не еврей. Это КГБ подучило сумасшедшую маму сыночка наколоть. Но, впрочем, тут поезд уносит от нас навсегда эту хохочущую пару.