Искушения олигархов

Генералов Павел

Каждый день у них с Иннокентием был расписан по минутам. С самого утра Кеша занимался, а она досматривала особо сладкие утренние сны, медленные, ленивые, как то и положено на отдыхе. Затем — лёгкий завтрак и пляж. Поздний обед и послеобеденный сон. Только не ленивый, а глубокий, без сновидений. Это для неё — потому что Растрелли после обеда уже уезжал в цирк.

Вечером — цирковое представление, где номер Иннокентия пользовался особым успехом у разборчивых в цирковом искусстве итальянцев. Кешу уже даже узнавали на улицах Венеции и просили автографы.

После представления —

ужин с морепродуктами и прогулки по тёмному, пахнущему прелой водой городу. А потом — ночь, всякий раз — иная. И всякий же раз такая, что даже от воспоминаний Нюша невольно краснела. А от ожидания ночи следующей впадала с некоторое остекленение, не сразу понимая обращённых к ней вопросов.

Это краткое венецианское путешествие более всего походило на настоящий медовый месяц… Если бы только вода в море была хоть чуть–чуть потеплее! Вода отрезвляла чрезвычайно. И как только Иннокентий может так долго терпеть эту пытку?

Нюша, так и не доплыв до буйков, развернулась обратно. На берегу она закуталась в розовое махровое полотенце и моментально согрелась. Наконец, и Кеша вышел из моря, довольно отфыркиваясь. На фоне неба он смотрелся не менее эффектно, чем на арене цирка. Невысокий, худощавый, идеально сложённый, весь в сверкающих каплях, он вполне мог бы украсить обложку любого, самого продвинутого журнала. Автограф у него попросить, что ли?

Кеша растянулся на лежаке, подложив под голову Нюшину руку. Неподалёку загорала итальянская семья с двумя маленькими девочками. Дети играли в камешки, а родители темпераментно переговаривались, поглядывая на Кешу.

Одна из девочек вскочила и, быстро перебирая ножками, помчалась к воде. Папаша резво поднялся и одним прыжком догнал ребёнка, подхватил под мышку и понёс на место, что–то быстро и гневно выговаривая.

— Кстати, Кеша, — вдруг вспомнила Нюша, — а откуда ты знаешь ту няню?

— Какую няню? — удивился Иннокентий, выпуская Нюшину руку и перевернувшись на живот. — Посмотри, я не облезаю?

Нюша погладила ладонью гладкую бронзовую спину:

— Пока нет. Я про ту няню, которую ты сосватал Гошке. Знаешь, я у них была перед отъездом и она мне ужасно не понравилась. Взгляд у неё нехороший. Прямо какая–то гадюка в кулёчке.

— Ах, ты про ту няню! — вспомнил Кеша. — Да я её и не знаю совсем. Помнишь, мы были у Тухачевских? Ну, в тот раз, когда Антон Тэффи получил?

— Помню приблизительно, — у Тухачевских столько раз всего отмечали, что Нюша не без труда вспомнила вечеринку, о которой говорил Иннокентий.

— Когда ты, между прочим, танцевала с толстым актёром… как его фамилия? Ну ладно, неважно. Ты танцевала, а я скучал под сосной вместе с эстрадными… Чёрт, как их, ну что за память! Ни одной фамилии толком не помню… Ну эти, муж и жена. Он такой маленький живчик, а она грудастая, горластая…

— Дуэт сиамских супругов Вани и Мани, ты про них, что ли?

— Точно, про них! Только никогда не понимал, почему они сиамские… — Иннокентий перевернулся на бок и закрыл глаза.

— Потому что — неразлучные, — уточнила Нюша, смахивая песчинки с его загорелого плеча.

— Так вот эти Ваня и Маня, а на самом

деле их зовут Мурат и Венера, всё время трындели про то, какая у них замечательная гувернантка. Как они с нею забот не знают, ну, и всякое такое. Я ещё тогда подумал — какая их муха укусила? Обычно эстрадные говорят исключительно о самих себе, любимых. А эти знай себе, про няню. А ты когда сказала, что твои ищут няню, сразу про сиамских и вспомнил. Так что ты говоришь, гадюка? — Кеша приоткрыл один глаз и подмигнул.

— Мне так показалось. Ходит, слушает, смотрит…

— Слышь, Ань, а может, ты просто ревнуешь? Ну, что у брата в семье чужая баба? У вас, женщин, такое бывает…

— Может, и ревную, — согласилась Нюша. — Нам обедать не пора?

— Пожалуй, ещё разок в море — и пора! — Кеша решительно поднялся и протянул руку. — Идём?

Нюша по–кошачьи потёрлась о руку щекой:

— Можно, я вас здесь подожду, маэстро? — подхалимским тоном спросила она и обернулась на звук итальянской речи.

За их спинами стояла маленькая девочка, та, что пыталась убежать от родителей в море, и протягивала Кеше листочек с карандашом.

Глава четвёртая. Бог из машины

14 октября 2001 года

Звонок был таким настырным, что не помогало ни одеяло, натянутое на голову, ни ссылка нахального будильника под диванную подушку. Потому что звонил не будильник — звонили в дверь. Печкин высунул нос из–под одеяла и просипел:

— Надюша! Открой!

Но звонок продолжал долбить голову, как заклинивший отбойный молоток. Наверное, жена ушла за хлебом и забыла ключ. А девчонки на занятиях, у них по воскресеньям — бальные танцы. Они, понимаешь, развлекаются, а он тут отдувайся за всех.

Печкин, кряхтя, сполз с дивана и, завернувшись в одеяло, поплёлся открывать. Да, нехило они вчера с ребятами отметили конец рабочей недели, к завтрему бы отойти.

Сергей Печкин позволял себе расслабиться только по субботам, чтобы к понедельнику выйти на стройку, как огурец. Этой своей последней работой на объекте «Севернефти» он был очень, очень доволен. Платили день в день, а кроме зарплаты раз в два месяца подбрасывали и премию. Если бы такая работа была всегда, Надя вполне могла бы уйти со своей почты, и не надрываться там с бесконечными посылочными ящиками. Всё–таки возраст уже, может и дома посидеть почтальон Печкина.

Эта приставка «почтальон» догнала Серёгу Печкина уже в старших класса. А до этого он с ещё детсадовским другом Вовкой Лавочкиным были просто Печкины — Лавочкины. Но когда появилось Простоквашино с котом Матроскиным, дядей Фёдором и длинноносым занудой почтальоном, Сергея тут же записали в почтальоны. Ну, никакой фантазии у людей, честное слово!

Печкин выбрал настоящую мужскую профессию — пошёл в строительный техникум учиться на крановщика. Чтобы жить по сказке: «высоко сижу, далеко гляжу». И любимая работа всегда дарила ему это чувство превосходства над другими людьми, такими мелкими и жалкими, если смотреть на них с рабочего места Сергея Печкина.