Искусство творения
Шрифт:
— Видишь ли, дорогой, нет нужды рассказывать тебе, что я на веку своем сделал. Ты и сам это знаешь. Меня мучает вопрос: что, семена, которые мы бросаем в землю, обречены давать растения, раз навсегда предопределенные богом, или время посева, различие в почве и обработке сильно меняют их свойства?..
Тот усмехнулся:
— Все мы видели, как зернышко, занесенное ветром или птицей на откос крутой скалы или в щель здания, растет и развивается. Если бы мы могли заглянуть в нутро бедняжки растения, мы увидели бы много изменений, вызванных новизной положения. Растение разовьет в себе те особенности, которые позволяют ему жить вне обычных условий. Я сам наблюдал, и многие садоводы подтвердили, что от способа
Надо быть справедливым: основоположники новой науки были смелые люди, изрядные еретики, хотя между ними и были служители церкви.
В 1717 году один садовод удивил мир непостижимым открытием: пыльцой красной гвоздики он оплодотворил гвоздику «вильям душистый». Растение, вышедшее из этого семени, не походило на родителей. Растение не являлось ни «вильямом душистым», ни красной гвоздикой, но одинаково напоминало обоих. «Это сочетание, — говорили тогда, — ничем не отличалось от помеси кобылы с ослом, которая дает мула».
«Растительный мул» взволновал мир и в первую очередь садоводов, огородников и земледельцев. В трактирах, на вечеринках, на свадебных пирушках, на церковном дворе немало было о нем толков. Было о чем погадать и что послушать. У них кружилась голова при одной только мысли, что отныне каждый из них — король и бог в своем хозяйстве. Они выведут пшеницу, овощи и плоды, какие никому не снились. Им виделись поля, зеленеющие химерами, — диковинными порождениями человеческих рук.
Эндрю Найт был из числа садоводов, двигавших вперед молодую науку. Он питал нежную любовь к своим гибридам в плодовом саду и недоброе чувство к дипломированным ботаникам, предпочитающим гербарии полям и огородам Англии. «Эти бездельники, — говорил он с запальчивостью, — забывают, что бушель улучшенной пшеницы иди гороха в десять лет даст количество семян, достаточное для англичан всего острова».
Видимо, в пику «бездельникам» Найт занялся скрещиванием гороха. Был 1787 год.
Он скрестил карликовый горох с более крупным и не без удовольствия убедился, что потомство пошло в сильного и рослого родителя. Натуралист отдал дань восхищения природе и поспешил записать свои наблюдения. Опылив затем цветы гороха пыльцой другого сорта, он получил семена, высеял их и опять отметил новое обстоятельство. Опыленное растение вместо белых цветов принесло пурпуровые, а серая кожура горошин сменилась темносерой. Гибрид весь был в отца. Найт записал свое скромное предположение:
«Надо думать, что признаки темносерой кожуры семян и пурпурная окраска цветов доминируют над признаками белых цветов и серой кожурой, оттесняют их в наследственности потомства».
Многолетние опыты кое-чему научили исследователя, и он счел своим долгом сообщить о них современникам.
Возможно, это не столь важно, как вывести добрую свеклу или морковь, — все же подобные сведения могут кому-нибудь и пригодиться.
Садовник Джон Госс имеет кое-что добавить от себя. Это сущий пустяк, но он показался ему любопытным. Представьте себе, он опыляет цветы голубого гороха пыльцой карликового гороха. Собирает три стручка, и — какая неожиданность! — все горошины в них белые — будущие карлики, ни дать ни взять. То, что он нашел в новых стручках, уродившихся от этих белых горошин, совершенно ошеломило его: в некоторых были голубые, в некоторых — белые, а во многих — и те и другие. Положительно чудеса — в одном стручке разноперый горох! Надо полагать, что со второго поколения начинается расщепление признаков родителей между потомками.
Не надо представлять себе Найта и Госса важными учеными прославленных институтов, людьми высоких чинов и
«В моем парижском саду, — писал Огюстен Сажрэ, — более полутора тысяч фруктовых семенных и косточковых деревьев, гибриды и прочие, созданные и выращенные мною самим…»
Этот «академик» новой науки, неутомимый, как мул, и крепкий, как дуб, помимо всего, был известен как большой знаток дынь. Последнее обстоятельство, между прочим, открыло ему глаза на новые свойства гибридов и чуть не лишило его зрения. Десятки тысяч опытов с мельчайшей пыльцой утомили его глаза прежде, чем лопата ослабила его руки. Только угроза ослепнуть вынудила его забросить пинцет и лупу и остаток дней провести среди своих гибридов: капусты — редьки необыкновенного вида и формы, миндально-персиковых деревьев и ослепительных роз.
Успеху исследователя немало содействовал самый предмет изучения. Его можно было не только видеть и ощущать, но и пробовать на вкус. Ломтик сочной, ароматной канталупы, тающей во рту, чаще всего разрешал споры исследователя с природой. Скрещивая эту дыню с сортом «шатэ», садовник на многих поколениях ревниво следил за судьбой каждого признака: цвета, мякоти, зерен, вкуса, ребристости, свойства кожуры. «Они не смешиваются, — сказал он себе с грустью, — и не пропадают, но независимо и целиком передаются по наследству. Гибрид имеет ребристость одного и вкус другого: цвет зерен канталупы и белую мякоть „шатэ“». Отдельные признаки одного из родителей имеют свойство доминировать, заглушать такой же признак другого. Так, кислый вкус «шатэ» оттеснял сладкий, проникая в дыню, имеющую форму канталупы. В других случаях форма плода оттесняла другую, сохраняя то свой вкус, то вкус оттесненного родителя. Так, соединяясь и разъединяясь в потомстве, признаки эти не пропадают. Настанет время, и гибриды снова обретут свой первоначальный тип.
Было чему удивляться и от чего загрустить. Оно и понятно: ведь садоводу, как и всем его сверстникам, создателям новой науки, грезились химеры, — невиданные чудеса — порождение человеческих рук.
Когда француз Шарль Нодэн, бывший садовник ботанического сада, впоследствии премированный Академией наук и избранный академиком, стал писать свой «мемуар» о гибридизации, ему оставалось немного добавить к тому, что сказали до него. Научные изыскания его немногословны: наследственные признаки родителей, утверждал он, распределяются между гибридами различно: то преобладает влияние одного, то другого. В первом поколении потомство полностью походит на отца или мать. Со второго и дальше их облик меняется. Признаки родителей, недавно еще столь однообразные, точно рассыпаются. Некоторые виды гибридов после длительного расщепления вновь восстанавливают тип отца или матери, на этот раз окончательно.
Сделав скромную попытку выяснить числовые отношения в потомстве у отцовского, материнского и среднего типа в десяти поколениях, он по поводу этих цифр замечает:
«Я далек от утверждения, что это общее правило, наоборот, я полагаю, что законы, управляющие гибридностью у растений, варьируют от вида к виду…»
Завершив дело целого поколения людей, этот бывший садовник и академик, ставший впоследствии садоводом-торговцем, верный традициям зачинателей новой науки, спешит защитить религию. Он действительно утверждал в своих сочинениях, что в природе тысячелетиями создавались гибриды, что растительный мир не изначален, но виноват перед богом не он, а те, которые священные тексты толкуют неправильно. «Если для поддержания жизни на земле, — пишет Нодэн, — необходимо неземное влияние солнца, сколько же оснований для вмешательства неземного фактора для порождения ее?»