Искусство творения
Шрифт:
За этим следовало восхищение климатом и богатством сибирской степи.
— Перейдем к доказательствам, — продолжал он. — Ранней весной, когда в почве Сибири достаточно влаги, у растения закладывается будущий колос. Условия климата весьма способствуют этому. После того как колос заложен, каковы бы ни были грядущие трудности, растительный организм их одолеет. Если в организме свиньи развиваются поросята, как бы плоха ни была в то время мать, пусть кожа да кости, потомство получит свое питание. Таков закон биологии.
Итак, колос зарождается в благоприятных условиях. Вслед за тем наступает плохая пора, становится
Таковы результаты: при благодатных обстоятельствах закладывается колос, в плохих — развивается стебель, солома, и снова в хороших — наливается зерно. Сибирь будет иметь такую озимую пшеницу, какой нигде не сыскать.
Скажите, почему мы у ржи наблюдаем другую картину? Почему наша рожь так плоха? Разве сказанное выше о климате и почве не относится также и к ней? Верно, конечно, но виноваты во всем семена. Тут до сих пор высеваются «полудикари» в полном смысле этого слова. В будущем году мы пригоним сюда отборные сорта наших лучших семян и засеем тут огромные массивы. Тогда рожь не уступит сибирской пшенице.
— Как вы думаете, Нина, — мечтательно спросил однажды Лысенко, — можно ли наш плуг считать другом человека? Вдумайтесь хорошенько, не спешите с ответом.
— Странный вопрос! Железный плуг заложил основы человеческой культуры. Кто, как не он, так высоко поднял урожайность земли?
— Предупреждаю, не торопитесь, подумайте лучше.
Это значило, что ученый придает разговору большое значение. Аспирантка засмеялась. Впервые задают ей подобный вопрос. Кто его знает, что Лысенко этим хочет сказать.
— Я где-то читал, — продолжал он, — что все пушки Круппа не принесли столько зла человеку, сколько сельскохозяйственный плуг. Есть такая книга — «Безумие пахаря», в ней автор рассказывает о трагедии человечества, разрушающего почву, которая кормит его.
Аспирантка не удивлялась. Она знала склонность ученого размышлять вслух и с нетерпением ждала его объяснений.
— Ну как же, — улыбался Лысенко, — согласны вы с тем, что главные наши беды связаны с пахотой?
Главные беды! Нет, с этим она согласиться не может. Она знает, конечно, что почва выпахивается и с годами перестает приносить урожай. В прежние времена такую землю бросали на долгие годы. Известно также, что плуг разрушает строение почвы, земля распыляется и становится плотной без достаточного содержания воздуха и воды. Но ведь этой беде нетрудно помочь: всякий знает, что навоз и посевы многолетних растений возвращают земле ее прежнюю силу.
— Неужели главные беды? — не соглашается она. — Ведь бывают недороды по самым различным причинам.
— По разным, не спорю, — не стал он возражать, — но главным образом они сводятся все к одному. Вы знаете, конечно, что основная причина плодородия полей заключается в своеобразном строении почвы, которое, будучи нарушенным, воссоздается не скоро. Целина состоит из мелких комочков, от чечевицы до горошины величиной, точно из бус, скрепленных корнями трав. Прилегая друг к другу лишь частью поверхности, они не сливаются, определяя, таким образом, рыхлость земли. В
— Я это знаю, — робко вставила помощница, терпеливо прослушав затянувшийся экскурс в агротехнику, — но ведь время возвращает земле ее силу.
— Кто это вам сказал? — рассердился Лысенко. — Ничто почве не вернет ее прежнего строения. И тридцать, и сорок, и пятьдесят лет спустя она не будет такой, как на целине… Но не в этом все зло. Плуг открывает дорогу сорным растениям и так прочно их насаждает, что пользоваться землей становится все труднее. Вы знаете, конечно, что сорняки произрастают только на пашнях. На целине нет ни пырея, ни овсюга, ни вообще сорных трав. Взгляните на новь, ее покрывают степные растения. Вспахали эту новь — и нет прежних трав. На вспаханной почве они погибают. Зато через год являются сорные травы, еще через год их будет больше, на пятый и шестой — от них некуда деться, а на седьмой — хоть землю бросай. Так и делали в старину. Ныне с сорняками по-другому воюют: вспашут и снова перепахивают, чтобы уничтожить их в самом начале. Теперь подумайте хорошенько, к чему я речь веду. Поля культурных хозяйств, где плуг успел поработать, служат лучшей средой для сорных растений, на нетронутой почве условий этих нет, и сорные травы там не произрастают. К чему, спрашивается, мы должны стремиться?
Помощница недоумевала. Она не ждала такого оборота. Что он этим хочет сказать?
— Надо, конечно, стремиться, — набралась храбрости аспирантка, — уничтожить самые условия для жизни сорняков… Но ведь это совершенно невозможно… Не можем же мы отказаться от пахоты?
— Разве не можем? — перебил он ее. — А о посевах по стерне забыли? Там земля нам родит без помощи плуга.
— Что говорить об исключениях, ведь такие посевы возможны только в Сибири.
— Вы думаете? — загадочно усмехнулся ученый. — Впрочем, конечно, пока это так..
О Трофиме Денисовиче Лысенко порой можно услышать самые разнородные суждения.
— Он отрицает достижения современной науки, — скажут одни, — ему практический успех милей всех теорий мира.
Многие считают его отчаянным новатором, другие, наоборот, неисправимым консерватором, приверженцем отживших принципов в науке. Ему приписывают легкомыслие, суровую нетерпимость к взглядам других и непростительную склонность к поспешным заключениям.
Нельзя факел правды пронести через толпу, не опалив никому бороды. Лысенко отлично это знает и сносит подчас незаслуженные обиды.
Ни в чем предосудительном противники не могут его заподозрить. Безукоризненно честный в своих отношениях к науке и к людям, он сурово осудит все, что может вызвать подозрения и кривотолки. Когда Колесник однажды заявил на заседании представителям печати, что чеканка хлопчатника повышает урожай до шести — восьми центнеров на гектаре, Лысенко резко оборвал его: