Искусство выживания
Шрифт:
Непонятно, шутил он или говорил серьезно, но, похоже, он уверен в своем праве именно так разговаривать со мной.
– Будет лучше, если ты найдешь возможность либо нам позвонить, либо оттуда сбежать, – спокойно продолжил Арвид. – И ты должен помнить, что твоя смерть в любом случае будет поражением для Леонида Иосифовича, поэтому тебе лучше умереть, но не появляться на этой пресс-конференции. Я думаю, у тебя хороший выбор. С одной стороны, уйти к Хейфицу, а с другой – остаться верным «нашей дружбе», вернуться к нам, получить сто тысяч долларов и свою подружку. И отправиться с ней куда-нибудь на Сейшелы в Азию или в другое место.
– Сейшелы
– Ты решил, что самый умный, – издевательски произнес Арвид, – будешь пользоваться моментом и деньги тянуть с нас обоих, как ласковый теленок, который двух маток сосет? Так не бывает, Салимов. Вы, чернозадые, почему-то считаете себя самыми умными. Думаете, что можете всех обмануть, всех провести. Только на каждого хитрозадого найдется другой хитрец. Поэтому давай без глупостей. К утру ты должен вернуться. Что хочешь делай, как хочешь крутись, говори, как тебе нравится, но вернуться в больницу ты обязан. Я думаю, что мы договорились.
– Суки вы! – не выдержав, выругался я. – Молись, чтобы я не вернулся, иначе первым, кого я убью, будешь именно ты.
Он хмыкнул и закончил разговор. Через несколько минут ушла медсестра, а еще через пять минут позвонил Кирилл. Он разговаривал со мной по поручению Леонида Иосифовича.
– Сейчас к тебе зайдет наш врач и передаст тебе одежду, – сообщил он. В отличие от своего патрона, который ко мне обращался исключительно на «вы», этот молодой хам решил перейти на «ты».
– Понятно. – Я был в таком состоянии, что мне не хотелось ни с кем разговаривать.
Действительно, через несколько минут в палату вошел улыбающийся молодой врач – круглолицый, румяный, свежий, даже немного загорелый. Он поздоровался и протянул мне одежду. Я с трудом поднялся с кровати. Левая нога сильно болела. Пока переодевался, он стоял рядом. Когда я закончил и попытался сделать первый шаг, то сразу почувствовал неладное. Он заметил мое состояние и, наклонившись, спросил:
– У вас болит нога?
– Да. Кажется, во время аварии я упал на эту ногу.
– Сядьте, я посмотрю. – Он заставил меня снова сесть на кровать и осмотрел ногу.
– Вывиха нет, перелома тоже, очевидно, сильный ушиб. Нужно сделать компресс, иначе будет довольно неприятное синее пятно.
– Сейчас не успею. Нам нужно уходить.
– В таком состоянии я вас не отпущу, – возразил Шейкин, – сидите и не двигайтесь. Я сейчас принесу палку, чтобы вы могли ходить, и наложу на вашу рану компресс.
Он быстро вышел из палаты. Бывают и такие люди. С одной стороны, он за деньги работает на Хейфица, а с другой – помнит, что является врачом, и пытается мне помочь.
Шейкин вернулся через несколько минут. Быстро и ловко наложил повязку и протянул мне палку. Опираясь на нее, я вышел в коридор. Моего цербера-медсестры там уже не было. Мы прошли к лифту. В третьем часу ночи здесь тоже никого не было. Спустились на первый этаж. Шейкин шел рядом, помогая мне идти. Мы прошли мимо сидевшего на стуле вахтера или санитара, я так и не понял, кто это был, и вышли на улицу. Была чудная ночь, прохладная и свежая, словно город только что вымыли. Мы прошли к машине, стоявшей в нескольких метрах от входа. На переднем сиденье располагались двое молодых людей. Шейкин помог мне усесться в салон и пожелал счастливого пути.
Автомобиль почти неслышно тронулся. Я сидел в машине, закрыв глаза. Мне необходимо было пережить это потрясение. Значит, Женя, все-таки не выдержав, решила приехать ко мне в больницу, чтобы все увидеть собственными глазами. Я должен был более конкретно объяснить ей, что здесь нельзя появляться ни при каких обстоятельствах. Но я этого не сделал. И она приехала. И, конечно, сразу попала в руки головорезов Арвида, которые на всякий случай дежурили у больницы, чтобы я не сбежал. Арвид проверил звонки на ее телефоне и мгновенно все понял. Вот почему они так долго мне не звонили. Возможно, что даже допрашивали Женю, пытаясь узнать, в каких мы отношениях. Но Женю не так просто заставить говорить, когда она этого не хочет. Неужели они посмели ее бить? Я сжал кулаки от бессильной ненависти и гнева. Конечно, Арвид придумал абсолютно беспроигрышный ход. Конечно, он все рассчитал правильно. Все правильно, кроме моего гнева. Он решил, что со мной можно не церемониться, и очень сильно ошибся. Я открыл глаза. Посмотрим, что у нас впереди. Ночь только начинается.
Глава 17
Сразу после Маулиньша у нас появился новый режиссер, которого пригласили откуда-то из российской глубинки. Его фамилия была Березин. Он не продержался и двух сезонов. Как только Ростислав Тимофеевич появился в нашем театре, он сразу дал понять, что намерен убрать все прежние постановки Маулиньша и начать строить театр по-новому. Для этого ему почему-то понадобилось пригласить свою двоюродную сестру, которая сразу решила играть все главные роли в спектаклях, которые мы должны были ставить на сцене нашего театра. Уже немного позднее мы узнали, что перемещением в Москву Березин был обязан мужу своей двоюродной сестры, который был сенатором от их области и занимался вопросами культуры в Совете Федерации. Березин просто отрабатывал свое назначение.
Он сразу невзлюбил нашего ведущего актера Якова Рейженского. Тот сильно пил и иногда допускал непозволительные срывы репетиций. Но когда он был в форме, то играл просто великолепно. Березин не любил, во-первых, евреев, во-вторых, пьяных, а в-третьих, кавказцев. Поэтому он сразу заявил Рейженскому, что не допустит срыва репетиций в своем театре. И, конечно, на следующей же репетиции Яков Маркович появился навеселе. Березин отменил репетицию, объявил выговор Рейженскому и гордо покинул театр. Еще через неделю Яков Маркович получил второй выговор за пререкания с двоюродной сестрой главного режиссера. Все это закончилось тем, что, не дожидаясь третьего выговора, Рейженский послал обоих куда подальше и подал заявление о переходе в Театр сатиры. Кстати, там он сыграл сразу в нескольких спектаклях, и, говорят, сыграл просто блестяще. Вообще пьющий еврей, это, наверное, нонсенс, но он был превосходным актером, и его некоторые личные недостатки перекрывались его несомненным талантом.
Затем Березин взялся за меня и Ашота Чахмачяна. Последнему было уже семьдесят четыре, и его держали в театре из жалости. Он часто забывал слова, путал тексты, но считался живой легендой театра, так как работал в нем более пятидесяти лет, придя сюда сразу после окончания театрального вуза. Березин уволил его через три месяца, отправив на пенсию и объявив, что ему не нужен здесь балласт в виде подобных стариков, которые не могут даже выучить свои роли.
Через пару месяцев несчастный Ашот Акопович умер. Театр был смыслом его существования, его родным домом, местом, куда он ходил в течение пятидесяти четырех лет. И, конечно, на похороны Чахмачяна демонстративно пришла вся труппа театра, кроме самого главного режиссера.