Исландская карта. Русский аркан

Громов Александр Николаевич

Мальчик недоверчиво воззрился на знатока морской фауны.

— А булку они совсем-совсем есть не станут?

— Бросайте, ежели хотите. Чайкам достанется.

Мальчишка глубоко задумался. Катенька улыбалась неведомо чему.

— Да-с, сударыня, — обратился говорливый старичок уже к ней. — Как сейчас помню, к нашей батарее на острове Березань целый год один дельфин приплывал. Часы по нему можно было сверять. Аккуратное животное. Только когда у нас практические стрельбы начинались — тогда уходил и, бывало, два дня не появлялся. Потом — снова. Иной раз наши солдаты ставили в море сеть, уху потом варили, так всю рыбью мелочь ему, дельфину, кидали. Он рад был. Высунется из воды по плавники

и головой вот этак-с кивает — благодарит. Сам-то я на Березани наездами бывал. Проверишь, бывало, все ли в должном порядке, — и к морю. Он меня узнавал. Высунет башку и вроде бы смеется. «Ах ты, — говорю, — такой-сякой! Над полковником смеяться?!» Я тогда полковником был, командовал крепостной артиллерией в Очакове… А дельфин кивнет — мол, над тобой смеюсь, каракатица сухопутная, над тобой, не сомневайся… Смешной был. А как турка в начале той кампании попробовал войти в лиман, Березани крепко досталось. Иной раз острова совсем не видно было за водяными фонтанами. Ну, кто убит, кто ранен, однако ж остров отстояли и турку в лиман не пустили. Но с той поры того дельфина уже никто не видал — то ли погиб он во время бомбардировки, то ли до того испугался, что уплыл и решил больше не возвращаться, не знаю… — Старичок печально вздохнул и вдруг дернулся. — Ох, простите, сударыня, старого дуралея, я же не представился! Максим Бубнов, сын Васильев, генерал-майор от артиллерии в отставке. Гм… в отставке, собственно, я, а не артиллерия…

Сразу было видно, что шутка старая, повторенная много раз. Но старичок понравился. Такой ни в коем случае не мог быть жандармским агентом.

Особенно забавной казалась растительность на лице. Отставной генерал-майор Бубнов носил пышные седые усы, переходящие в нелепо торчашие бакенбарды, а подбородок брил. Осколок прошлого царствования… Лет сорок назад такое обезьянничанье было в моде.

Катенька сделала легкий книксен:

— Романова Екатерина Константиновна, аспирантка Харьковского университета.

— А, наука… — с заметным разочарованием протянул было отставной генерал-майор, но сейчас же спохватился. — И по какой же части изволите… э-э… аспирантить?

— По исторической.

— Жаль, — всплеснул сухими ручонками Бубнов. — Мы, артиллеристы, больше математику уважаем. Полезнейшая из наук-с! Но и насчет истории, знаете ли, бывает… Вот я вам расскажу одну историю из гарнизонной жизни…

И рассказал. Катенька едва не прослезилась от смеха. Вот вышел бы номер, если бы поплыла маскарадная косметика!

— Куда изволите держать путь? — осведомился генерал, чрезвычайно довольный впечатлением, произведенным рассказанной историей на импозантную барышню.

— В Новороссийск, а оттуда в Батум. — Пришлось соврать симпатичному старичку.

— По научным делам?

— Также и по личным.

— А я в Новороссийске живу. Да-с. Хороший город, только ветра бывают злые. Домик у меня там. Живем, хлеб жуем. Решил вот наведаться к старому месту службы, в Очаков, а оттуда в Крым, да супругу взял, дражайшую мою Пелагеюшку, да внука Федьку. Родители-то его на Дальний Восток поехали, там год службы за полтора идет и карьерный рост быстрый. Как обустроятся, заберут сына к себе. А пока он со мной, лоботряс. Мне — что? Мне радость. А вот не возьметесь ли вы, сударыня, подтянуть его немного по истории? Ему экзамен за шестой класс осенью сдавать, а не сдаст — турнут обалдуя из гимназии. Право, взялись бы, а за мной не пропадет, отблагодарю как полагается…

Называется: выжидал-выжидал, ходил вокруг да около, а потом взял да и пальнул в упор. Отказать? Неловко отказывать такому симпатичному старичку…

— Я, право, не знаю… — замялась Екатерина Константиновна. — Вряд ли у меня найдется достаточно времени…

— Если нарушаю своей просьбой ваши планы, тогда прошу великодушно извинить, — старомодно поклонился Бубнов. — Все понимаем: здесь общество, а вы — молодая привлекательная особа…

— Ах, совсем не то, что вы подумали! — воскликнула Катенька. — Я… я согласна! Во всяком случае, до Новороссийска вы можете располагать мною.

— И великолепно! — расцвел отставной генерал-майор. Право, приятно было доставить старичку удовольствие. — Не угодно ли начать прямо сейчас?

Так… полюбовалась морскими видами…

— Угодно. — Катенька вздохнула.

— Тогда прошу в каюту, — засуетился Бубнов. — Уж и не знаю, как вас благодарить, голубушка. Расшевелите вы бога ради Федьку, лоботряса этакого, а вздумает дерзить — мне жалуйтесь, я ему ужо подзатыльников пропишу. Да и Пелагее Андреевне, супружнице драгоценной моей, радость. Сами посудите, легко ли ей в ее годы путешествовать без прислуги?..

Великая княжна остановилась как вкопанная. Вольная жизнь, к которой стремятся все узницы дворцов и мученицы этикетов, оказалась наполненной неприятными неожиданностями. Откуда было знать Екатерине Константиновне, что на репетиторов зачастую смотрят как на дармовую прислугу? Мелочь — но пугающая с непривычки, и Катенька испугалась. Целые пласты неведомой жизни заурядных подданных грозили обрушиться на нее, как штукатурка с потолка. Боязно, зябко…

— Я не гожусь в горничные… — пролепетала великая княжна.

— Господи, да всей работы вам — вечером расшнуровать моей дражайшей платье, а утром зашнуровать! — всплеснул руками Бубнов. — Чепуха же, право! Разве это работа? Главное — с Федькой моим позанимайтесь, а уж прочими делами я вас не слишком утружу, мое слово крепко. Ну как, согласны?

— Согласна, — кивнула Катенька, чуть подумав. — Но, право, странно, что вы путешествуете без прислуги…

— В больнице Аграфену оставили, в Ялте, — вздохнул генерал. — Я на докторов кричать, а они ни в какую. Подозрение на брюшной тиф, говорят. А нам ехать надо. Груня ревмя ревет да, пардон, до ветру бегает. Словом, уломали меня доктора. А нынче стали укладывать вещи, гляжу — ее узелок. Хотел его в больницу отослать, да на коридорного из «Эдинбурга» не понадеялся. Ничего, дома получит, как поправится, а денег на дорогу я ей оставил…

Пелагея Андреевна оказалась толстой старой брюзгливой теткой, а Федька — толстым же увальнем с заплывшими жиром глазками и умом чугунной несгибаемости. Тщась вдолбить в голову недоросля разницу между гибеллинами и гвельфами, Катенька билась с ним до темноты с тем же успехом, с каким могла бы биться головой о причальный кнехт.

Потом учебник господина Шпунта полетел в угол — ладно еще, что не в голову надоедливой репетиторше, — а чадо не просто разразилось басовитым ревом, но и забилось в наиграной истерике, расшвыривая по каюте все, до чего могло дотянуться короткими толстыми ручонками. Обещанного дедом подзатыльника лоботряс не получил — видно, любил внука отставной генерал, — а виноватой во всем оказалась репетиторша. Ах, так? Катенька вспыхнула. Не навязываюсь! И платы мне никакой не нужно. До свидания!

Подхватив с койки свой ридикюль, Катенька гордо вышла. Сердце громко стучало от возмущения. Вот безобразие! Вот несносный олух! И дедушка его хорош… Ой, а это что такое?

Пунцовая краска залила лицо великой княжны. В своих руках она обнаружила не только ридикюль, но и дешевый ситцевый платок, вероятно, принадлежащий оставленной в Ялте прислуге, да еще какой-то бумажный листок, свернутый пополам. Вот наказание! Схватила, не глядя… Вольно же было мальчишке расшвыривать вещи… Как ни неприятно возвращаться, а платок надо вернуть, чтобы не подумали невесть чего…