Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
— Хаси. Чтоб завтра знал. Не выучишь это слово — заставлю учиться есть палочками. Кусима научит.
Еропка тяжко вздыхал, постанывал, пытался выдваить слезу — все напрасно. Барин на уступки не шел. Барин был кремень. При таком барине слуге оставалось лишь страдать.
Но был бы он иным — разве стоило бы служить такому? Тьфу! Известно, отчего чаще всего страдает русский человек.
Оттого, что сам этого хочет.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
Министерство двора в громоздкой бюрократической машине Российской империи — не самая заметная и, признаем это с риском быть обвиненными в отсутствии верноподданических чувств, не самая важная деталь, стоящая вдобавок особняком. Тем не менее от него непосредственно зависит благополучие многих тысяч людей, а опосредованно — десятков тысяч.
У министра двора множество забот, главная из которых отнюдь не организация торжественных приемов, дворцовых увеселений и заграничных поездок царской семьи, как думают иные малосведующие люди, и даже не подбор дворцовой обслуги, а управление имуществом августейшей семьи. Хороший министр двора похож на опытного управляющего, в свою очередь имеющего под своим началом главноуправляющего делами с несколько скопидомскими наклонностями. Рисковать оба не любят, часто предпочитая меньший, зато верный барыш.
С точки зрения большинства населения, особенно крестьянского сословия, между «казной» и личными средствами батюшки-царя такая же разница, как между жерехом и шереспером или лабарданом и треской. Статочное ли дело, чтобы сам «государь-анператор» не мог взять из казны денег сколь ему потребно? Кто грит «нет»? Ты энто чаво, очкастый, к становому захотел? Хватай, мужики, сицилиста!
Нельзя, однако, сказать, что просьбы — именно просьбы — министра двора об увеличении в данном году ассигнований на нужды императорской фамилии ни разу в российской истории не звучали на заседениях Бюджетного комитета. Звучали и удовлетворялись. Нельзя сказать и то, что они звучали часто. Совсем наоборот. Широкая публике не было известно, что ныне здравствующий император Константин Александрович за свое четвертьвековое царствование ни разу не залез в государственный карман глубже, чем позволяли законы и обычай. Зато и пришлось же поизворачиваться министру двора! Помимо фиксированной и много лет не пересматривающейся суммы ежегодных ассигнований из Государственного казначейства доход императорской семье приносили земли со средневековым названием «удельные», виноградники и фруктовые сады, преимущественно крымские, конные заводы, рудники и промыслы, ценные бумаги и банковские вклады. Этого подчас катастрофически не хватало, особенно принимая во внимание категорический запрет вкладывать деньги в какие-либо иностранные или русские частные предприятия.
А расходы были гигантские. Содержание дворцов. Жалованье, стол и обмундирование трем тысячам дворцовых слуг от гофмаршала до форейтора, а также пенсии состарившимся работникам. Рента великим князьям. Приданое великим княжнам при замужестве. Подарки родственникаи и неродственникам по тому или иному случаю. Широкая благотворительность. Поддержка русского искусства, как то: содержание пяти императорских театров, Академии художеств, закупка лучших полотен и статуй для императорских общедоступных музеев, расходы на содержание в надлежащем виде художественных коллекций, выезд балетных и оперных трупп, дабы удивить Европу, и прочее меценатство. Сколько видов искусств попросту зачахнут без очень богатых заказчиков с тонким вкусом! Повернется ли у человека со вкусом язык пробурчать о напрасной трате денег при виде изумительной красоты кулона на платье императрицы? А парковое искусство? А охота? Архитектура, наконец? А вспомоществование достойнейшим, но нуждающимся?
Есть и такая статья расходов: подарки на Рождество и в день тезоименитства государя всем дворцовым служащим — от обер-гофмаршала до последнего камер-лакея, и подарки дорогие. Их ждут. Это старая традиция, и отступить от нее до сих пор не решился ни один российский монарх. Если учесть, что в тот год, о котором идет речь, в числе разного рода подарков были заказаны более тысячи золотых часов с императорским вензелем из бриллиантов и рубинов, сумма получалась солидная.
Некий господин Штрегель, швейцарец по пашпорту, представитель прославленной высоким качеством своих часов фирмы «Мозер», попытался перехватить заказ у фирмы «Петр и Павел Буре». И перехватил, предложив значительно более выгодные условия и качество, не уступающее «Буре». На самом-то деле оно уступало, ибо здесь никто не мог превзойти «Буре», но, право же, уступало совсем чуть-чуть — иначе никто не стал бы и разговаривать со Штрейгелем. Нелепо ведь вставлять в пятисотрублевый корпус механизм ценою в полтинник, качеством соответствующий цене. А корпуса уже были изготовлены известной ювелирной фирмой.
Казалось бы, демпинговая сделка не сулила «Мозеру» никакой выгоды, но чиновники министерства двора с пониманием усмехнулись: никак господа швейцарские часовщики тоже не прочь стать официальными поставщиками двора Е.И.В.? Что ж, дело благое. Полезные инициативы надо всячески поощрять, особенно если они ведут к экономии. Ведь, положа руку на сердце, разница между «Буре» и «Мозером» очень небольшая, и в «Буре» не гнушаются ставить в часы швейцарские механизмы.
О Штрейгеле осторожно навели справки. Его рекомендательные письма не вызывали сомнений, референции о нем были самые благоприятные. Весьма, весьма респектабельный господин с широкими полномочиями от уважаемой фирмы. Дело уверенно шло к подписанию контракта.
Одно только слегка смущало чиновников: необходимость отправки всей партии часовых корпусов на завод «Мозера» в Цюрихе, ибо швейцарская сборка была главным условием Штрейгеля. С другой стороны, иначе и быть не могло, поскольку «Мозер» пока не имел в России ни одной самой завалящей часовой фабрики.
Позднее, чем многим другим, Екатерине Константиновне стало известно: пресловутый господин Штрейгель, он же Казимир Пшемысльский, он же барон Попеску, он же Шлема Рубинштейн, не имел никакого отношения ни к фирме «Мозер», ни к настоящему Штрейгелю, чьим именем он воспользовался.
Комбинация была дерзкая и блестяще задуманная. А главное, никто при дворе не мог предположить, что какой-то проходимец позволит себе выкинуть такую наглую шутку по отношению к российскому императорскому дому!
Еще день — и партия товара стоимостью полмиллиона рублей преспокойно и вполне легально ушла бы за кордон, где без сомнения следы ее затерялись бы. Полмиллиона — деньги даже для Романовых, но это чепуха по сравнению с убытками от потери престижа! Над одураченным русским императором потешалась бы вся Европа. Оставаясь в тени, лже-Штрейгель мог бы через доверенных лиц предложить «russian tzar» выкупить украденный товар миллиона, скажем, за три, угрожая в случае неуступчивости предать широкой огласке прискорбный для царского самолюбия инцидент, — и, вероятно, не прогадал бы!
Эту-то сумму и спас некий коллежский советник Лопухин из Третьего отделения, доселе не представленный ко двору и вообще оказавшийся в Царском Селе почти случайно, совершенно по иному делу. Начав расследование на свой страх и риск, он в короткий срок достиг поразительного успеха.
Для великой княжны события, сопутствующие разоблачению и поимке мошенника, прошли незамеченными, но запомнился непривычно веселый папА, представивший ей стройного брюнета с живыми внимательными глазами, совершенно не похожего на чиновных лицедеев из Жандармского. Представивший как человека, которому обязан.
Глубокий поклон, легкий книксен в ответ. Мало ли их, представленных великой княжне мужчин! Тысячи. Молодые и старые, толстые и тонкие, в мундирах и в партикулярном, противные и не очень. Большинство из них вспоминаются смутно, хотя детям государя специально тренируют память. Но граф Лопухин запомнился сразу, очень ярко — и навсегда.
Он был такой смешной! Нет, их было двое в одном — влюбленный юноша и строгий ментор при нем. Один рвался к несбыточному — другой его осаживал. Просто прелесть, какие свирепые баталии разыгрывались за внешней непроницаемой благопристойностью чиновника из Третьего отделения! Неужели никто-никто их не замечал? Просто удивительно.