Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
— Сдержу.
— То-то же. Теперь вот что: тебе надо изменить внешность. Эх, была не была! Знай мою доброту. Держи.
И, сняв шляпку, новая знакомая начала отцеплять от пышной прически один вороной локон за другим. Вот это номер! — они, оказывается, держались на шпильках.
— Подставляй головешку. Сейчас я из тебя такую брюнеточку сделаю, что в Одессе все девочки с Молдаванки обзавидуются…
…Ветер пел в ушах, и душный воздух бил в пылающее лицо, как пустынный самум, не принося облегчения, и копились над крышами домов черно-лиловые грозовые тучи, ворчали и посверкивали, и несся по улицам подхваченный порывом ветра легкий мусор… Измученная африканским зноем Москва притихла и съежилась, готовясь принять на себя буйство грозовой стихии. Закрывались палатки и киоски. Рысцой бежал офеня с полным лотком свежевыпеченных маковых саек. Попрятались в подъездах мальчишки-газетчики. Возле магазина модной галантереи суетились приказчики, закрывая деревянными щитами стеклянные витрины. На Первопрестольную надвигалась стихия.
И словно бы подстегнутый надвигающимся тропическим ливнем, мчался лихач на дутых шинах, звонко стучали копыта по булыжной мостовой, а в коляске с готовым выскочить наружу сердцем трепетала великая княжна, схваченная за локоть молодым еще мужчиной богатырского сложения. Он возник сразу же, едва Катенька вышла сама не своя из ворот Яузской части, еще не веря невероятной удаче. «Владимир Легировский, Алексеев сын», — представился он и, не говоря более ни слова, взял Катеньку за локоть железной рукой, свистнул лихача, очевидно, поджидавшего его, подсадил, сел сам и приказал гнать что есть духу. Великая княжна, потерявшись, не оказала сопротивления.
— Имею к вам, мадемуазель, разговор, — только и сказал похититель вежливым, но настолько внушительным басом, что у Катеньки сама собою пропала мысль протестовать. Неужели все-таки попалась?
Впрочем, нет… Легировский… Легировский… Фамилия была знакомая. Уж не тот ли газетный репортер, что излазил все московские сточные трубы и написал о них так живо, что рвотного порошка не надо?
Наверное, тот самый…
С Садовой-Черногрязской коляска свернула на Старую Басманную, а за Разгуляем закрутила, запетляла узкими переулками. Шумная, немного смешная в попытках казаться чинной, как Петербург, чуть-чуть старомодная, но в целом очень благопристойная Москва сразу осталась позади. Здесь был другой город — низкий, мрачноватый, с витавшим в воздухе неясным ощущением опасности. Жилые домишки как будто съежились. Начали попадаться приземистые, явно построенные на века, но все равно кривобокие лабазы. Все чаще попадались трактиры — каждый следующий беднее и гаже предыдущего на вид. Из дверей одного появился мальчишка в грязном переднике, озабоченно посмотрел на грохочущую небесную черноту и выплеснул прямо на мостовую ведро воды пополам с гнилыми отбросами. Возле кабака, нежно обняв тумбу, валялся пьяный мастеровой, и неказистый мужичонка с волчьим взглядом из-под треснувшего козырька фуражки, преспокойно обшаривал его карманы.
В иное время Катенька, подалуй, возмутилась бы бездействием полиции в этом далеко не лучшем закоулке огромного города, но сейчас ей было не до того. Легировский же не обратил на возмутительную уличную сценку ровно никакого внимания.
Возле скромной, но на диво приличной чайной он остановил лихача, расплатился, выпрыгнул сам и, без всяких церемоний завладев Катенькиной рукой, молча высадил великую княжну из коляски. Указал рукой на заведение:
— Зайдем, — прогудел, как в бочку. — Надо где-то переждать ливень.
И точно — вместе с оглушительным раскатом грома упали первые капли дождя.
Внутри Легировский ориентировался свободно. Коротко взглянул в сторону подгулявшей компании, еще меньше внимания уделил двум студентам, лакомившимся сайками, и увлек Катеньку за крайний столик. Сейчас же с преувеличенной радостью подлетел половой, сама услужливость, рот до ушей.
— Доброго здоровьичка, Владимир Лексеич. Давненько вы к нам не захаживали. Прикажете как обычно?
Скупой на жесты Легировский лишь чуть качнул головой и загудел в усы:
— Нет, Мефодий, сегодня нам твоей безакцизной не надобно. Неси чаю с колотым сахаром да бубликов, живо.
— Один секунд, Владимир Лексеич.
В «один секунд» Мефодий, конечно, не управился, но вернулся с заказом на диво быстро. На дубовом столе возник маленький пузатый самовар с сидящим на нем верхом заварным чайником, рядом расположились вазочка с сахаром и блюдо с бубликами.
— Угощайтесь, Владимир Лексеич, на доброе здоровье. И барышне вашей приятного аппетита…
— Исчезни, — велел Легировский, и половой исчез.
Пушечный удар грома заставил жалобно задребезжать стекла. За окном потемнело, как в преисполней, и хлынул ливень, да такой, что мостовая в одну минуту скрылась под толстым слоем бегучей воды. Видно было, как мокрая насквозь собачонка, ища укрытия, прыжками скачет вброд от одной запертой двери к другой. Молнии сверкали где-то совсем рядом.
— Угощайтесь, — не столько предложил, сколько велел Легировский и сам шумно отпил из стакана с подстаканником. — Уф-ф, горячо… Чай здесь дают настоящий, из Индии и Сиама, и спитой не подмешивают. В тюрьме таким не напоят, тем более в Яузской части или, скажем, Сретенской. Они, прохвосты, чай на Сухаревке покупают, банный веник заварить — и то больше вкуса…
Катенька подула на чай и острожно отпила. По правде говоря, чай уступал качеством тому чаю, к какому она привыкла в семье, но сейчас ей казалось, что она в жизни не пила ничего вкуснее. Махнула рукой на приличия — и жадно вонзила зубки в ароматный бублик.
Блаженство…
Стихия снаружи неистовствовала. Легировский грыз сахар, жевал бублик, шумно прихлебывал чай и молчал, ожидаючи. Если бы не это явное ожидание, великая княжна почувствовала бы себя совсем счастливой. А так — пришлось бороться с разливающейся по телу истомой.
— Ну вот и хорошо, — пробасил Легировский, когда первый бублик был съеден и первый стакан опустел. — Теперь нам самое время поговорить. Юлить со мною не надо. Учтите, я намерен получить исчерпывающие объяснения.
— О чем? — постаралась сыграть изумление Катенька.
— О том, почему вы не Софья Блювштейн, а другая особа. Вы провели полицию, вас выпустили вместо другой арестантки, не так ли?
— Откуда вы знаете? — спросила Катенька и внутренне ахнула: сама себя выдала. — То есть откуда вы это взяли? Ведь вас не было у следователя.
— Это моя работа: знать все, что мне надо знать. — Легировский усмехнулся в усы. — Успокойтесь, я не служу в полиции. Я репортер, печатаюсь в «Московском листке» и иногда в «Московских ведомостях». Я дежурил возле Яузской части, потому что знал: сегодня утром должны выпустить Софью Блювштейн. Мне, газетчику, хотелось с нею побеседовать, мог бы выйти роскошный материал… без всяких имен, разумеется. Ну вот — жду Соньку, а под ее личиной выходите вы. Как прикажете это понимать? Я требую объяснений.