Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
— Согласен. А если отправить каблограмму лично государю? Мы даже обязаны это сделать. Несомненно, его императорское величество категорически запретит наследнику подниматься в воздух!
— Я только что с телеграфа. Связи с материком нет и в ближайшие дни не будет. По-видимому, что-то случилось с кабелем. Хорошо, если на суше, тогда починят быстро. Если в море, то это надолго.
— Боже мой! Боже мой!
Титулярный советник Побратимко, третий участник секретного совещения, до сих пор сидевший в углу тихой мышкой, нерешительно откашлялся и рискнул подать голос:
— Никакого полета не будет, если с дирижаблем что-нибудь случится. Например, он может случайно сгореть…
Лопухин махнул на него рукой:
— Думал уже. Прикажете поджечь корвет? Возможно, это был бы выход, но сохранить поджог в абсолютной тайне я не берусь. Японцы подозрительны и проницательны. Сказать ничего не скажут, но сделают выводы. К большой невыгоде для нас. Мы собирались удивить японцев — стало быть, будем удивлять. Вам нужен договор с Японией? Значит, надо лететь.
— Но драгоценная жизнь его императорского высочества!.. – фальцетом возопил Корф.
— За нее отвечаю я. Разумеется, я тоже приму участие в демонстрационном полете.
Посланник только руками развел. Походил по комнате, повздыхал и молвил жалобно:
— Не попробовать ли еще раз отговорить цесаревича от опасной затеи?
— Пробуйте, — отрезал граф.
— Н-да… А если…
— Что?
— Гм, не знаю даже, как вымолвить такое… — Корф болезненно морщился, чесал плешь. — Словом, если цесаревич окажется физически неспособен принять участие в этом предприятии?
— Напоить его советуете? — прямым текстом спросил Лопухин. — Что ж, можно вызвать сюда мичманов Свистунова и Корниловича, его собутыльников. Только поздно. Теперь гарантирован только один результат: цесаревич будет пьян. Что он выкинет при этом — не знаю. Я бы не рискнул.
— Что же делать? — мученически выдавил из себя Корф.
— Только одно: выполнить обещанное.
В Иокогаму полетели телеграммы, вызвав отмену увольнительных на берег и общий ропот, укрощенный Враницким. На «Святую Екатерину» перегружали громоздкую оболочку дирижабля и железные части его скелета. Гжатский мотался по городу, выискивая недостающее. Теперь только в редкие часы отдыха офицеры могли обменяться беглыми впечатлениями о дивной Стране восходящего солнца. Преобладала женская тема, звучали непривычные имена: Йошико, Хироко, Юуко, Сазуко… Немолодой Батеньков, и тот подкручивал усы. Подшучивали над мичманом Корниловичем, который, вообразив невесть что, сунулся в чайный домик, где перед ним упали на колени, без конца кланялись и предложили зеленого чаю — но и только. Свистунов рассказывал, что успел близко сойтись с японочкой по имени Собако, — над ним смеялись, и никто не верил.
— Удивительные куколки! Не то женщина, не то цветок, не то тропическая бабочка. А сколько изящества… м-м… — Даже немолодой Батеньков мечтательно закатывал глаза.
— Они жалеют, что мы здесь ненадолго, — улыбался Завалишин. — Многие из этих женщин-бабочек хотели бы выйти замуж по временному контракту за иностранного моряка. Особенно за офицера. Это выгоднее.
— Что вы такое говорите! — сердился Пыхачев. — Какая же святость брака при контракте? Противно слушать.
— Здесь смотрят на это иначе, Леонтий Порфирьевич. Очень практично смотрят. Конечно, это не настоящий брак, а просто коммерция. Но иллюзия полная. Жены-японки улыбчивы, заботливы и совершенно не сварливы. Есть о чем задуматься!
— Ходят слухи, что император Александр Георгиевич в бытность свою великим князем имел жену по контракту, когда его шлюп больше года стоял в какой-то деревушке возле Нагасаки, — сказал Фаленберг.
— Мне известно только то, что он первым из великих князей выбрал карьеру военного моряка и был в Японии до того, как стал цесаревичем, — строго заметил Пыхачев. — Прошу вас, господа, воздержаться от сплетен.
— Но что тут такого? Он просто следовал обычаям страны. По отношению к хозяевам это было даже вежливо. Иначе они, чего доброго, подумали бы, что он скупец или импотент…
— Благоволите прекратить, лейтенант! Ступайте-ка проследите за погрузкой частей дирижабля.
— Слушаюсь! — вытянулся Фаленберг. Но вид при этом имел веселый и незаметно для каперанга подмигнул Тизенгаузену. Тот не ответил, но в глазах остзейца плясали игривые чертики — японская экзотика подействовала бы даже на ледяную статую.
А Лопухин в это время имел трудный разговор с Иманиши. Японский полицейский чин выразил твердое намерение подняться в воздух вместе с тем, кого он обязан охранять. Аргументы на него не действовали.
— Это опасно, — в сотый раз разъяснял ему граф. — Я знаю, вы не боитесь. Но какая там от вас будет польза?
— Это мой долг, — сухо, но твердо отвечал японец.
— Подумайте еще раз. Ведь это бессмысленно. Неужели вы не колеблетесь?
— Колеблется тростник.
Лопухин взглянул прямо в глаза Иманиши. Он знал от Побретимко, что японцы почему-то избегают смотреть в глаза собеседнику. Но этот японец был исключением.
— Но дирижабль уязвим. Вы будете полезнее на земле, если случится покушение. Быть может, вам удастся предотвратить его.
— Мои подчиненные знают, что делать.
— Хорошо. — Лопухин тяжело вздохнул. — Если дирижабль поднимет четверых — вы полетите. Если нет — останетесь на земле. Это мое последнее слово.
— Если его императорское высочество погибнет, мой позор будет ужасен, — сказал Иманиши. — Тогда у меня не будет иного выхода, кроме как совершить сеппуку.
Граф мысленно чертыхнулся.
— Легче разбиться в лепешку, верно? Извините, Иманиши-сан, но иностранцы в Японии пользуются правом экстерриториальности, как и их имущество. Вы не можете настаивать. В гондоле дирижабля вы будете нашим гостем, если баллон сможет вас поднять. Если нет — не обижайтесь.
Иманиши поклонился. Довольным он не выглядел, но больше не спорил.