Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
На пустыре было тесно от людей. Многие зеваки стояли на улицах, раскрыв рты, некоторые лезли на крыши. Там и сям мелькали мундиры полицейских.
Крики восторга заглушили оркестр. Гжатский улыбался — сегодня он был триумфатором. Граф оглянулся на вышку — Еропка стоял на площадке, как было приказано, но ясно было, что приказ глупый — кто услышал бы свисток при таком гвалте?
— А там что за люди? — указал Лопухин. — Солдаты?
— Пожарные, — кратко ответил Иманиши.
— На случай, если мы упадем на город? Предусмотрительно.
Иманиши не уловил едва заметной иронии. Или сделал вид, что не уловил.
— Благодарю за незаслуженную мной похвалу. Наши города легко горят, особенно в жаркое время года.
Ответ был исчерпывающим. Оставалось лишь надеяться, что пожарные с их ведрами и баграми сегодня не понадобятся.
Цесаревич вел себя тихо — просто стоял, вцепившись пальцами в борт гондолы. Щелкнул затвор фотографического аппарата — Гжатский снимал толпу внизу. Негромко лязгнул механизм перезаряжания фотопластинок.
— Ишь, как радуются! — сказал довольный лейтенант. — Сделаю круг с набором высоты, а потом пойдем над Токио.
Дирижабль величественно разворачивался. По крышам домиков, по узким улочкам медленно плыла его гигантская тень.
— Против ветра все-таки плохо тянем, — покачал головой Гжатский. — Движок слабый. А помощнее поставить — это же сразу вес уве…
Он не договорил. Грохот выстрела… Крики… Шипение пробитого баллона…
— Вон там! — крикнул Лопухин, указывая пальцем на вскипевший вдруг край толпы. — Лейтенант, дагерротипируйте! Скорее!
Гжатский захлопотал вокруг своего двенадцатизарядного фотографического чудовища. Щелкнул затвор.
— Еще! Не жалеть пластинок!
Внутри аппарата лязгнул механизм перезаряжания. Новый щелчок — и новый лязг.
— Вон, вон побежал! — закричал цесаревич, опасно перегибаясь через борт гондолы.
Действительно: одинокая человеческая фигурка, похожая с высоты на паучка, быстро-быстро перемещалась в сторону убогих домишек. За ней гнались японские полицейские и русские морские пехотинцы, им мешала разбегающаяся толпа.
Фотографический аппарат лязгал и щелкал до тех пор, пока бегущий не скрылся в проулке. Внизу захлопали револьверные выстрелы.
— Хотел бы я знать, почему мы не горим и не падаем, — задумчиво произнес Лопухин, посмотрев вверх. — Дырка же.
И верно: оболочка дирижабля, только что тугая, как хорошо набитая колбасная кишка, заметно сморщилась. Дирижабль, однако, не горел и не пытался упасть. Более того, он, кажется, продолжал набирать высоту! Ровно пыхтел паровой двигатель, исправно крутился воздушный винт.
— Пуля была, вероятно, зажигательная, — пояснил граф.
— Почему? — захлопал глазами Михаил Константинович.
— А потому, ваше императорское высочество, что смастерить простейшую зажигательную пулю способен и ребенок. Высверлить углубление в донце, набить его головками от серных спичек на клею… что тут сложного? Японцы — сметливый народ, уж верно догадались бы. Не понимаю…
— Баллонет пробило, — весело доложил Гжатский, в свою очередь придирчиво осмотрев оболочку, — а баллоны с водородом целы! Нам везет!
— Везет дуракам, — оборвал его граф. — Поздравляю с этим званием всех нас. Нельзя ли подняться повыше?
— Насколько?
— Скажем, на две версты. Чтобы оказаться вне досягаемости ружейного огня. Откуда следует, что покушавшийся был одиночкой? Сейчас нас не то что пулей — стрелой достанут.
Гжатский задумчиво кусал губы.
— Можно попытаться, — сказал он без энтузиазма. — Но только подъем будет проходить медленно. Разве что отвернуть на время от города? Ради безопасности?
— Вот и отверните. Вон туда, к северу.
— Да, но…
— Какие еще могут быть «но»?
— На двух верстах высоты будет холодно. Его императорское высочество…
— Потерпит! — отрезал Лопухин, даже не взглянув на нахохлившегося цесаревича. — Лучше продрогнуть, чем сгореть. У вас еще что-то?
— Так точно-с. — Растерянный Гжатский мялся. — Я предполагал, что мы пройдем низко над императорским дворцом… При большой высоте зрительный эффект будет совсем не тот…
— Ничего. Полагаю, у микадо найдется подзорная труба. Вверх, господин лейтенант, вверх! На малой высоте нас только слепой не продырявит.
И как в воду глядел! Не успел толстый кабачок дирижабля величественно развернуться, как снизу грохнул еще один выстрел. Секундой раньше баллон вздрогнул и зашипел, как змея, которой наступили на хвост.
Смысл этого шипения мигом дошел до каждого. Иманиши лишь мельком взглянул наверх и тотчас опасно перегнулся через борт гондолы — надеялся, видно, высмотреть, откуда был сделан второй выстрел. Лопухин придержал его за портупею. Цесаревич взвизгнул.
— Пробоина, — скучным голосом констатировал Гжатский. Опасность парадоксальным образом не пугала его и не распаляла — он лишь становился точен в движениях, как машина, и неспешен на слова, как волжский крючник, засыпающий прямо на песке после разгрузки баржи. Однако чуткое ухо уловило бы в его тоне обиду: как это так — портить хорошую вещь? Ну разве не подлость?
Дирижабль наконец развернулся, и лейтенант направил его прочь от города.
— От имени японской полиции приношу мои нижайшие извинения, — дрогнувшим голосом заявил Иманиши. — Мои подчиненные не сумели уберечь от покушения уважаемых гостей божественного микадо. Я сегодня же подам прошение об отставке.