Исландский рыбак
Шрифт:
Она пробыла с внуком три дня – три дня праздника, три дня благодати, над которыми нависло мрачное «потом».
Но настало время возвращаться в Плубазланек. Иссякли ее скромные средства, да и Сильвестр уезжал через день, а накануне выхода в дальний рейс матросам строго запрещено выходить из казарм. (Правило это на первый взгляд выглядит несколько жестоким, но оно лишь необходимая мера предосторожности, поскольку матросы пускаются в загул по злачным местам именно в тот момент, когда судно должно вот-вот уйти в дальнее плавание.)
О, этот последний день! Напрасно старушка искала, чем бы еще повеселить внука, ничего веселого больше не приходило в голову, и только слезы готовы были вот-вот хлынуть
Бабушка Ивонна уехала вечерним поездом. Ради экономии на вокзал отправились пешком; он нес ее дорожный короб, она всей своей тяжестью опиралась на его сильную руку. О, как устала бедная старушка за эти дни, мочи нет как устала. Спина под темной шалью совсем согнулась, и не было сил ее выпрямить; от прежней моложавости не осталось и следа – теперь она ощущала всю невыносимую тяжесть своих семидесяти шести лет. При мысли, что все кончено, что через несколько минут им придется расстаться, ее сердце рвалось на части. Он едет в Китай, туда, на эту бойню! А пока еще он здесь, рядом с ней, она еще держит его своими изможденными руками… и все же он едет! Ни вся ее воля, ни все ее старческие слезы, ни все ее отчаяние не смогут его уберечь!..
С билетом и корзинкой для провизии в руках, обтянутых митенками, дрожащая от волнения, она давала внуку последние наставления, на которые он отвечал тихим коротким «да», любовно склонив к бабушке голову и глядя на нее кроткими, детскими глазами.
– Пора решаться, бабуля, если хотите ехать.
Раздался свисток паровоза. Испугавшись, что не успеет сесть, она выхватила у него из рук дорожный короб и тут же бросила вещи на землю, чтобы в последний раз обнять внука.
Многие на вокзале обращали на них внимание, и ни у кого не было на лице улыбки. Подгоняемая железнодорожными служащими, обессиленная, растерянная, она бросилась в первое попавшееся купе, и тотчас двери закрылись. Он тем временем по-матросски легко и стремительно обежал кругом и остановился у заграждения снаружи, чтобы увидеть, как она проедет мимо.
Долгий свисток паровоза, стук колес – бабушка Ивонна уехала. Стоя за заграждением, он с юношеской грацией махал ей беретом с развевающимися лентами, а она, высунувшись из окна вагона третьего класса, махала ему платком. И пока вдалеке можно было различить сине-черную форму внука, она не отрывала от нее глаз и все твердила и твердила «до свидания» – такое же неопределенное, как и все слова прощания, которыми обычно провожают моряков.
Смотри на него, бедная старушка, смотри хорошенько на своего Сильвестра, до последней минуты не своди глаз от его удаляющейся фигуры, что вот-вот исчезнет навсегда…
Когда Сильвестр исчез из виду, она упала на сиденье, не заботясь о том, что может измять чепец, и, объятая смертельной тоской, зарыдала…
Он медленно возвращался в казарму, с поникшей головой, по щекам катились крупные слезы. Наступила осенняя ночь, всюду горели газовые фонари, матросские гулянья начались. Ни на что не обращая внимания, он пересек город, затем прошел по мосту Рекувранс.
«Слушай-ка, красавчик, иди к нам!» – раздавались хриплые голоса женщин, прогуливавшихся по тротуарам.
Вернувшись в казарму, он лег на подвесную койку и тихо проплакал до утра, временами забываясь неглубоким сном.
…И вот он в открытом море, корабль мчится по неведомым просторам, гораздо более синим, чем у берегов Исландии.
Капитан судна, идущего далеко в Азию, получил приказ торопиться, сокращать количество стоянок.
Сильвестр понимал, что находится уже очень далеко от дома, поскольку корабль шел и шел вперед с одной и той же скоростью, почти не зависящей от ветра и состояния моря. Будучи марсовым, [22] он буквально жил на мачте, сидел на ней, точно птица, – так ему удавалось избегать толкотни, царившей внизу, на палубе, заполненной солдатами.
22
Марсовой – матрос, входящий в команду, которая ведет работы на мачтах, реях и верхних площадках судна.
Судно дважды останавливалось у берегов Туниса, чтобы еще взять на борт зуавов [23] и мулов. Далеко-далеко он видел белокаменные города среди песков и гор и из любопытства даже спустился с марса, [24] чтобы разглядеть приплывших в лодках темнокожих людей в белом, которые предлагали морякам купить фрукты. Кто-то сказал, что это бедуины. [25]
Беспрестанный палящий зной, несмотря на осень, вызывал у него чувство потерянности.
23
3уавы – колониальные французские войска, комплектовавшиеся главным образом из жителей Северной Африки, в том числе из поселившихся там европейцев.
24
Марс – площадка с поручнями или со сплошным обносом на верхнем конце мачты для расположения там наблюдателя, прожектора или навигационных приборов.
25
Бедуины – кочевые и полукочевые арабы Северной Африки и Аравийского полуострова.
В один из дней судно вошло в Порт-Саид. Расцвеченный флагами всех европейских государств, город походил на праздничный Вавилон, окруженный сверкающими, точно море, песками. Судно бросило якорь прямо у пристаней, почти посреди длинных улиц с заостренными деревянными домами. Ни разу еще с момента отплытия он не видел столь близко и отчетливо такое обилие кораблей; эта сутолока развлекала его.
Под неумолчные свистки и гудки все эти суда устремлялись в длинный канал, узкий, точно канава, тянувшийся серебристой нитью среди нескончаемых песков. С высоты мачты он видел, как они шли вереницей и дальше терялись в песчаных равнинах.
По пристаням сновали люди в самых разнообразных одеждах, преимущественно мужчины, озабоченные, кричащие. А по вечерам к дьявольским свисткам и гудкам примешивались невнятные звуки оркестров, исполняющих бравурную [26] музыку, словно для того, чтобы как-то скрасить смертную тоску всех этих изгнанников.
Утром следующего дня, с восходом солнца, корабль Сильвестра тоже вошел в узкий канал среди песков, за ним тянулась целая цепочка кораблей. Эта прогулка в пустыне длилась два дня, по прошествии которых другое море открылось перед ними.
26
Бравурный – бодрящий, веселящий.
Корабль по-прежнему шел на полной скорости. На поверхности этих более теплых вод виднелись красные разводы, а взбитая пена за кормой иногда была цвета крови. Сильвестр почти все время находился на мачте, тихонько напевая самому себе «Жан-Франсуа из Нанта» и вспоминая Янна, Исландию, славное ушедшее время.
Иногда в дальней дали, полной миражей, возникала какая-то причудливая гора. Те, кто вели корабль, без сомнения, знали, несмотря на удаленность и неясность очертаний, эти возвышающиеся участки суши – вечные ориентиры на больших морских путях. Но если ты марсовой, тебя везут, словно вещь, и тебе ничего не ведомо на этом бесконечном пространстве.