Исландский рыбак
Шрифт:
Сильвестр впервые в жизни слушает эту музыку. Пули, летящие к тебе, звучат иначе, нежели те, которые посылаешь сам: далекий выстрел глохнет, его не слышно, зато яснее различается легкое жужжание летящего и едва не задевающего твои уши металла…
…Опять «дзин-н» и опять! Пули посыпались дождем – точно градины, с резким коротким шлепаньем вонзаются в затопленную почву рисового поля, поднимая грязные брызги.
Матросы с улыбкой переглядываются, будто кто-то отмочил забавную шутку. И вдруг: – Китайцы!
Для моряков аннамиты, [37] тонкинцы, пираты под черным флагом – всё едино, все принадлежат одной китайской семье. И как передать то презрение,
Опять просвистели две-три пули; в этот раз совсем близко, моряки видели, как они рикошетом отскочили от земли и, точно кузнечики, упали в траву. Свинцовый дождь длился менее минуты и уже стихал. На огромную зеленую равнину возвращалась тишина; нигде не было заметно ни малейшего движения.
37
Аннамиты – устаревшее название вьетнамцев (от прежнего названия страны: Аннам – «Умиротворенный Юг», данного китайцами; в более узком смысле – центральная часть Вьетнама, современная Трунбо).
Все шестеро еще стояли посреди поля, всматриваясь и прислушиваясь: откуда могли стрелять.
Ну конечно, оттуда, из зарослей бамбука, торчащих посреди равнины, точно пучок перьев, а вон виднеются рогатые крыши. Моряки бегут туда; ноги то вязнут, то скользят по мокрой земле. Быстрый, проворный Сильвестр бежит впереди всех.
Пули больше не свистят, свинцовый дождь будто приснился…
Все уголки земли чем-то все-таки схожи: угрюмостью затянутого тучами неба, свежестью весенних лугов; можно было подумать, что и это поле – во Франции и весело бегущие по нему молодые люди играют во что угодно, только не в смерть.
По мере приближения к бамбуковой рощице лучше различается экзотическое изящество листвы, причудливые изгибы деревенских крыш; сидящие в засаде желтокожие люди выглядывают из-за деревьев, чтобы рассмотреть наступающих, плоские лица искажены злобой и страхом… Трепещущие, но решительные и опасные, они внезапно с криком выбегают из укрытия и разворачиваются в длинную цепочку.
– Китайцы! – вновь кричат моряки с той же отвагой на лицах.
И все же на этот раз противник слишком многочислен. Один из моряков, обернувшись, замечает других китайцев, которые заходят сзади, прячась в траве…
…Как красив был в тот день, в ту минуту юный Сильвестр! И как горда была бы старая Ивонна, если б видела своего храброго, воинственного внука!
Успевший за несколько дней загореть и преобразиться, да так, что даже изменился голос, он чувствовал себя здесь вполне в своей тарелке. В минуту нерешительности оцарапанные пулями матросы уже начали было отход, который мог стоить им жизни, однако Сильвестр продолжал двигаться вперед; изо всех сил работая прикладом, он косил неприятеля направо и налево, сражаясь один против нескольких китайцев. И дело приняло совсем иной оборот: та паника, то смятение, та слепая сила, которая решает все в таких небольших, никем не управляемых сражениях, охватила желтокожих, и они начали отступать.
…Теперь все было кончено, китайцы бежали. Шестеро матросов многих уложили из скорострельных ружей; на траве виднелись красные лужи, обезображенные тела, головы с вывалившимся в воду мозгом.
Китайцы бежали, пригибаясь к самой земле, распластываясь, точно леопарды. А Сильвестр бежал за ними, уже дважды раненный, с бедром, пробитым копьем, и с глубокой раной на руке; но он не чувствовал ничего, кроме опьянения битвой, того неподвластного разуму опьянения, которое бывает у людей сильной крови, того опьянения, которое придает простым смертным нечеловеческую отвагу, рождает античных героев.
Один из тех, кого он преследовал, в порыве отчаянного ужаса повернулся, чтобы прицелиться. Сильвестр остановился, давая противнику возможность разрядить ружье, презрительная улыбка играла на устах юноши, он был великолепен; затем, угадав направление грядущего выстрела, он отклонился немного влево. Но в момент спуска ружье неприятеля случайно отклонилось в том же направлении. Почувствовав сотрясение в груди и осознав вдруг, что это значит, он прежде даже, чем почувствовал боль, повернул голову к бежавшим за ним морякам и попытался сказать, как старый солдат, те слова, которые обычно и говорят в таких случаях: «Кажется, я готов!» Сделав глубокий вдох, он почувствовал, что воздух с тихим, но страшным шумом входит через дыру в правой стороне груди, словно через прохудившийся кузнечный мех. Одновременно рот наполнился кровью, а в боку возникла острая боль, которая быстро усиливалась, пока не стала чем-то жутким и невыразимым.
Сильвестр два или три раза повернулся вокруг себя, голова кружилась, он все пытался дышать, несмотря на красную жидкость, хлынувшую в горло и вызывавшую удушье, но вскоре тяжело повалился в грязь.
Спустя примерно две недели, когда небо помрачнело из-за приближающихся дождей, а жара в желтом Тонкине сделалась еще нестерпимей, Сильвестр, которого привезли в Ханой, был отправлен рейсом в Халонг и взят на борт судна-госпиталя, идущего во Францию.
Его долго несли на носилках, останавливаясь на время в пунктах скорой помощи. Врачи сделали все, что могли, но грудь со стороны ранения наполнилась водой, и воздух с бульканьем постоянно проникал внутрь через рану, которая в этих скверных условиях никак не затягивалась.
Его наградили медалью за воинские заслуги, и это доставило ему немного радости.
За долгое время страданий и расслабляющей лихорадки Сильвестр перестал быть прежним воином – с видом решительным, голосом звучным и повелительным. Он вновь сделался ребенком, тоскующим по дому; почти не говорил, едва отвечал на вопросы мягким, слабым, почти угасшим голосом. Чувствовать себя таким больным и быть так далеко, так далеко от родной земли! Думать о том, что только через много-много дней попадешь домой, – и то, если повезет, ведь силы тают… Мысль о страшной удаленности от родного очага не давала ему покоя, угнетала с момента пробуждения, когда, после нескольких часов забытья, он вновь начинал ощущать раны, жар лихорадки и легкий шум воздуха, врывавшегося в продырявленную грудь. Сильвестр упросил, чтобы, невзирая на риск, его взяли на борт.
Доставка на корабль, неизбежные толчки во время перевозки причиняли ему нестерпимую боль.
На борту готовящегося к отплытию транспортного судна больного положили на одну из госпитальных железных коек, и вновь начался долгий путь по морям, но уже в обратном направлении. Только на этот раз Сильвестр не сидел, словно птица, овеваемая ветром, на верху мачты, а лежал внизу, окутанный запахами лекарств и гниющих ран.
В первые дни радость начавшегося возвращения домой немного улучшила его состояние. Сидя на постели в подушках, он время от времени просил подать ему его шкатулку. Матросская шкатулка из светлого дерева была куплена в Пемполе и предназначалась для хранения дорогах ему вещей: там лежали письма от бабушки Ивонны, Янна и Го, тетрадка, куда записывались моряцкие песни, и книга Конфуция [38] на китайском языке – добыча мародера, в которой на обратной, чистой стороне листов Сильвестр вел наивный дневник своего похода.
38
Конфуций (настоящее имя Кун-цзы; 551–479 до н. э.) – великий китайский мудрец и философ, создатель этико-политического учения, определявшего на протяжении двух с половиной тысячелетий всю внутреннюю жизнь китайского государства и духовный строй китайского народа.