Испанец
Шрифт:
«Ага, - Марина почувствовала себя так, словно ее окатили ледяной водой, и сотни мелких игл впились разом в ее нервы. – Знает… кажется, знает… и что же скажет на это?!»
– … но все обошлось, - хрипло закончил Эду, словно в горле у него внезапно пересохло. Его ладонь осторожно легла на ее живот, и Марина только ахнула от спазма, охватившего все ее существо, словно тело чуть не выплеснуло ее душу вон. – Здесь все обошлось, - продолжил Эду, поглаживая животик девушки, так осторожно, словно любое прикосновение могло навредить. – Никакой угрозы нет. Все очень хорошо, Марина. Ты очень сильная и крепкая.
Он отстранил девушку от себя и пытливо глянул в ее глаза – перепуганные, от залегших под ними теней кажущиеся просто огромными, - и произнес:
– Ты знала…
Марина залилась краской и не смогла ответить сразу, лишь головой затрясла – нет, нет!
– Такой маленький срок, - забормотала она, пряча глаза и словно отыскивая себе оправдания. – Всего пару недель, может, чуть больше… я не заметила даже… Я не знала! Честно!
Эду недоверчиво хмыкнул, и Марина изо всех сил ухватилась за его руку, поглаживающую ее живот. Она не понимала причины его молчания, не понимала, почему молодой человек напряжен, хотя чувствовала, как подрагивают его пальцы, ласкающие ее, и ощущала его мягкую осторожность, с которой он прикасался к ее телу. Эта бережность, эти теплые мягкие касания снова вернули в сердце Марины веру, она почувствовала себя отчаянно, до головокружения счастливой, потому что Эду был вот он, рядом, и от него исходили только забота и любовь. Того нервного, стыдливого и трусоватого страха, что Марина учуяла в день расставания с Игорем, в Эду не было. Он не собирался говорить ей ранящих и неприятных слов; не собирался избавляться от нее, бормоча дежурные пошлые слова "давай останемся друзьями". Он пришел, и Марина снова почувствовала, что они с Эду единое целое. Как можно не верить ему? Как можно сомневаться?
– Не сердись, - почти с отчаянием произнесла она, доверчиво заглядывая в его темные глаза. – Я не стала бы обманывать тебя. Я не знала! Почему ты молчишь?
– Потому что, - хрипло произнес Эду, - потому что мне сложно сказать то, что я хочу сказать… А Иоланта заверила меня, что это нужно сделать быстрее, иначе этот маленький животик скоро станет во-о-от таким огромным и круглым, - пальцы Эду чуть сжались на ткани. Он опустил взгляд, глубоко вздохнул, словно решаясь на самый отчаянный в его жизни шаг, просто сунул руку в карман и достал маленькую коробочку, при виде которой Марина даже дышать перестала. – А невесты на своих свадьбах хотят быть самыми красивыми… Марина. Ты выйдешь за меня замуж?
Эти слова Марина выучила еще на первом курсе. Может, даже раньше; в них она слышала какую-то магию, смех мечты, которую никому не удается поймать за хвост. Где-то в глубине души она хотела, чтобы однажды ей сказали эти слова – именно на этом языке, - она мечтала об этом и сотни раз представляла, как это могло бы быть, но не ожидала, что ее мечта исполнится так быстро. И сейчас эти слова не просто заставили ее потерять дар речи - они вышибли из нее дыхание, они потрясли ее так глубоко, что еще миг - и она задохнулась бы, потому что, казалось, и сердце ее от потрясения замерло и прошла целая вечность прежде, чем оно снова дрогнуло и забилось с неистовой силой, разливая по телу неимоверный жар и ликование.
Эду смотрел на нее, и Марина видела, как он волнуется – так, словно она могла ответить ему отказом, словно могла рассмеяться в лицо и прогнать прочь, и это ранило бы его, убило верне, чем взбесившийся бык.
Потрясенная, она глядела на колечко в атласном белом гнезде, на то, как пыльцы Эду его вынимают и как осторожно надевают ей на пальчик – так, как и полагается надевать кольца невестам, - и ей казалось, что в ушах ее стоит стеклянный звон.
«Ну, ты, Полозкова, блин, даешь, - изумленно произнесла воображаемая Анька. – Сеньора де Авалос, однако. Официальное предложение! Щас на колено встанет, смотри. Не Марина Санна Степаненко, или как там этого сволоча Игоря фамилия, а сеньора де Авалос! Да половина знакомых передохнет, кто от зависти, кто от охренения! Съездила Марина в Испанию, поработала...»
– О, да, Эду, - прошептала, потрясенная, Марина, не отрывая взгляда от своей руки, на которой теперь сияло это кольцо. – Да! Конечно! Я выйду за тебя!
– Иди ко мне, Doncella de nieve, обними меня. Я чуть с ума не сошел.
Она порывисто приникла к Эду, бросилась ему на шею, чувствуя, как он рывком откидывает одеяло, запускает руку меж ее горячих бедер и прихватывает ее чувствительное тело там, жадно и нетерпеливо, до стона, до мокрых трусиков, до сладких спазмов, от которых ее живот сам собой вздрагивает и подтягивается. И все вопросы, до того булавочными уколами терзавшие ее мозг, растворились и испарились сами собой; мельком Марина думала и о том, что Эду делает это из-за ребенка, то есть поступает правильно, так, как должен. Но тот, кого заставляют жениться обязательства, не бывает таким нетерпеливым и жадным, он не целует так откровенно и ненасытно, и руки его не тискают желанное тело девушки так горячо и бессовестно.
– Ради всего святого, - шептал он, покрывая лицо девушки поцелуями, - прогони меня, или я возьму тебя прямо здесь, в этой постели, а тебе нельзя… моя сладкая злая колючка… хочу тебя, хочу…
Глава 16. Свадьба
Вероника едва не выла от злости.
В доме де Авалоса было шумно и суетно, и поначалу Вероника не понимала, почему приходит столько людей, почему что-то обсуждается, почему хозяин отдает какие-то многочисленные распоряжения. О ней самой как-то все позабыли, и она поняла, как ощущает себя статуэтка, когда-то красивая и дорогая, а теперь ненужная, задвинутая на самую высокую полку. Работа с отсутствием Марины встала, и Вероника, которую, в общем-то, никто не вынуждал уехать в гостиницу, чувствовала, что здесь она лишняя.
День стал похож на день, Вероника вставала, приводила себя в порядок, спускалась к завтраку, обменивалась дежурным приветствием с де Авалосом и спешила покинуть дом, чтобы не видеть радостной суеты… и де Авалоса, который теперь вдруг почему-то стал далек, практически недосягаем. Оживленный, радостный, живущий в предвкушении чего-то очень значимого и прекрасного, но далекий настолько, словно между ним и Вероникой не расстояние в несколько шагов, а десятилетия. Он устремился в будущее всеми своими мыслями, всем существом, оставив Веронику одну в покинутом им прошлом, и она почти превратилась в размытую, еле видную светлую тень.
Впрочем, скоро стала ясна причина его стремительной перемены.
Бродя по дому, как приведение, которое никто не замечает, на которое никто не обращает внимание, Вероника стала невольной свидетельницы такой простой и такой интимной в своей простоте сцены, которая просто уничтожила в ее сердце последние ростки надежды и жизни.
Двери в кабинет де Авалоса были чуть приоткрыты, и оттуда доносился голос Иоланты. Ничего особенного, она просто говорила по телефону, и Вероника, проходившая мимо, задержалась, чтобы прислушаться и уловить суть разговора. Она все еще пыталась понять, что затевается в доме де Авалосов; а ей отчего-то никто об этом не говорил. То ли не считали нужным, то ли попросту забывали…
Иоланта говорила что-то очень мягким, исполненным нежности голосом. Таким можно говорить с любимым детьми, которыми гордишься; но Иоланта отчетливо произнесла имя Эду. Вероника от злости стиснула кулаки, в очередной раз переживая приступ жесточайшей ревности оттого, что другая женщина с такой легкостью называет молодого упрямца семейным уютным именем, и едва не вскрикнула, когда увидала, что к Иоланте пошел старший де Авалос и просто обнял ее.
Иоланта положила трубку. Последние слова наставлений она говорила уже поспешно, зардевшись, как девчонка. Де Авалос обнимал ее, может, не так порывисто и страстно, как делают это молодые, но надежно и крепко. Оба они с Иолантой были уже не юны, время кипящих страстей для них прошло, и чувства, которые они испытывали друг к другу, были зрелым и спокойными, но от этого в них не стало меньше тепла. Заговщически уткнувшись лбами, эти две людей улыбались друг другу, и Вероника поймала себя на мысли, что они действительно похожи на пару, которая прожила долгую жизнь, воспитала сына… да впрочем, так оно и было. И Вероника тихо отступила от дверей, за которыми исчез, растаял ее последний шанс.