Испанский дневник
Шрифт:
Артиллерия не унимается, но в окопах укладываются спать. Дежурная часть занимает сторожевые посты, остальные завертываются в одеяла. Тут можно воочию видеть, как крепко способен спать усталый человек. «Хоть из пушек стреляй». В этом убеждаешься сам, ложась на минутку на одеяло бодрствующего капитана Ариса. Стоило только закрыть глаза – и уже все равно. Пусть стреляют из пушек, из пулеметов, из чего угодно и где угодно – лишь бы спать и спать.
25 декабря
Будит холод, он грузно, исподтишка и все сильнее щиплет ноги. Солнце еще не взошло, но уже побелило горизонт. Остатки броневика и трупы вокруг него опять выступили на передний план. Разорвалась граната и разбила два ящика с луком. Кое-кто грызет большие
Но разве мы не в Мадриде? Ведь позади нас, за пустырем, уже идут дома городской окраины, а дальше видны небоскребы Гран Виз. Оттуда, рядом с нами, трамвайные рельсы пересекают линию фронта и уходят в парк, к мятежникам, к Франко, к марокканцам, Гитлеру…
Нет, все это воспринимается иначе.
Когда переходишь из первых линий окопов во вторую, уже чувствуешь себя в тылу. Четвертая линия – это тихая пристань. Командный пункт в восьмистах шагах – это курорт. А когда отсюда попадешь на центральную улицу, где случайно нет разбитых домов, то начинаешь сомневаться, идет ли война. И наоборот, люди из Валенсии, только приближаясь с востока к Мадриду, уже начинают себя чувствовать героями и фронтовиками. И тоже по-своему правы: в Мадриде можно погибнуть от авиабомбы и даже от снаряда, покупая в лавочке сигареты.
В прошлое воскресенье я решил пожить шикарной личной жизнью, пошел прогуляться на Пуэрта дель Соль. Площадь была полна народу, тысячи парочек гуляли, нежно держась за руки, уличные торговцы расхваливали самонужнейшие предметы для защитников родины – стельки, подметки, зеркальца, зажигалки, фитили и камешки к ним, значки всех партий, кобуры для пистолетов, почтовую бумагу, средства от насекомых, трубки, гребешки, мыло, фуражки всех фасонов и видов. Я поставил сапог на ящик чистильщика, парень стал нежить потрескавшуюся кожу жирными мазями, растирать старой бархатной тряпкой; он слегка стукнул щеткой по носку, этим предлагая сменить ногу, громовой взрыв оглушил нас; толпа бросилась бежать; я – в одну сторону, чистильщик – в другую; через несколько секунд обозначилось место взрыва – артиллерийский снаряд попал и размазал всмятку табачную лавку; ее содержимое – изломанные пустые полки, битое стекло, труп продавца – выбросило наружу; через пять минут площадь успокоилась, труп увезли; я пошел искать чистильщика, нашел его; мы взглянули друг на друга с веселой укоризной; оставался второй сапог; он увлажнил его какой-то спиртовой жидкостью, куском старой ваты снял пласты пыли; он прошелся жесткой щеткой и начал щепкой из баночки кусками накладывать жирную мазь; далее должно было следовать растирание другой, более мягкой, волосатой щеткой; в это время взорвался второй снаряд; опять беготня и толчея; возгласы: «Убитых нет!»; снаряд попал в выходное отверстие метро, в то, которое было закрыто для ремонта и загорожено доской; мы вздохнули, чистильщик начал гулять мягкой щеткой по сапогу; публика стала расходиться – не перепуганная, но сердитая: не дают погулять в воскресенье!
Но все-таки есть твердая внутренняя логика в том, что бойцы чувствуют себя вне Мадрида. Там, где фашистский зверь грызет преграды на своем пути, там, где ночью и днем перекликаются винтовки, там, где неделями под огнем валяются неубранные трупы, – там не Мадрид. Там, где дети ходят в школу, где реют республиканские рабочие знамена, где мальчишки выкликают газеты и родные навещают раненых, – там Мадрид.
Гастон Доре слушает, как бойцы пишут записки в Мадрид. И спрашивает задумчиво:
– Он красив, этот город, который мы обороняем?
У Гастона никого нет в Мадриде, он там никогда не был. Парижанин, булочник, ему девятнадцать лет, на Больших бульварах он впервые дрался с фашистами, а когда узнал, что они хотят захватить Испанию, попросил у хозяина расчет и приехал сюда. Из Интернациональной бригады он перешел в испанскую часть. С ней, не заходя в Мадрид, он сел в эти окопы. Фашисты другой нации, но той же породы, что и парижские, хотят ворваться в столицу, перебить рабочих, их жен и детей, задушить все живое
28 декабря
Бои на правом фланге обороны показали, что медлить с реорганизацией войск больше нельзя ни одного дня. Система «колонны» – если это можно назвать системой – губит любую, даже самую простую операцию. Это видно лучше всего на примере колонны Барсело – рыхлой, неповоротливой, разношерстной толпы частей с путаным управлением. В колонну входит двадцать один отряд, всего вместе 4403 человека. Вот они: батальон «Воспитание» – 120 человек, гвардия Асальто – 110 человек, республиканская гвардия – 201, спешенная кавалерия – 84, батальон Димитрова – 419, рота «Мадрид» – 213, батальон Пестанья – 617, батальон «Кастус» – 300, колонны басков – 320, авиационная рота – 90, рота первого полка – 130, вторая рота первого полка – 94, батальон «Эспанья» – 350, стальной батальон – 280, взвод крестьянской молодежи – 40, отряд «Перья» – 60, крестьянский отряд – 180, второй отряд крестьянской молодежи – 300, батальон партизан – 200, «Орлы свободы» – 120, стальная рота – 100, штаб и службы – 75.
В колонне Эскобар 25 отрядов, численностью от 11 до 548 человек. В колонне Мена – 51 отряд, численностью от 34 (батальон «Колония популяр») до 1185 (батальон Кордова). Тут тоже и орлы, и соколы, и красные львы, и спешенная кавалерия, и моторизованная пехота. На вопрос, на чем ездит моторизованная пехота, мне серьезно ответили, что на лошадях. А спешенная кавалерия топает пешком.
Теперь колонны окончательно реорганизованы в равновеликие бригады, примерно с тем же штатом, который был принят еще в конце октября военным министерством по проекту Пятого полка.
Сам Пятый полк расформировывается – таково решение Центрального комитета Компартии. В основной своей части он вливается в Первую сводною бригаду регулярной республиканской армии. Своим решением Компартия хочет подать пример другим политическим организациям, создавшим и сохраняющим свои милиционные формирования.
В маленькой, сильно помятой снарядами роще у Вильяверде, в трехстах метрах от линии огня, произошла коротенькая церемония. Комиссар Пятого полка Карлос Контрера передал полковое знамя новому хозяину – Первой сводной армейской бригаде. Он рассказал историю знамени. Некогда оно развевалось на антифашистских баррикадах Рима и Милана. Итальянская Коммунистическая партия много лет хранила его в подполье и недавно передала испанским борцам. Шестьдесят тысяч человек вновь объединились под этим знаменем, и вновь оно вдохновляет к борьбе с реакцией и угнетением.
Бывший командир Пятого полка, ныне командир Первой сводной бригады, Энрике Листер принимает знамя и передает его своим частям.
– Очень скоро, – говорит он, – из окопов обороны Мадрида это знамя двинется вперед, и за ним наша сводная бригада. Коммунистическая партия Испании, которая создала Пятый полк, будет теперь иметь своей заслугой руководящее участие в создании регулярной народной армии Испанской республики.
Стоило рвануть дело с мертвой точки, стоило преодолеть косность, сопротивление – и теперь уже все с аппетитом и увлечением хлопочут над переформированием. Каждая бригада старается обзавестись своими постоянными кадрами, держит на счету оружие, обзаводится своим хозяйством и транспортом. Командиры более опытные и сноровистые проявляют тут свою изобретательность и инициативу. На первом месте, конечно, хитрый генерал Лукач. Он уже отлично разобрался в незнакомой обстановке, завел себе лихих завхозов-толкачей, развил громадную деятельность. Бригада почти не выходит из боев, но Лукач нашел время организовать и оружейно-ремонтную мастерскую, и прекрасный лазарет, и швальню, и прачечную, и библиотеку, и автопарк, о размерах которого ходят легенды. Время от времени его вызывает к себе Рохо; после длительного объяснения от выходит от начальника штаба слегка взволнованный и вслух протестует, не очень, впрочем, решительно: