Испанский гамбит
Шрифт:
– Что известно о другом англичанине?
– Нас больше заботила судьба Джулиана Рейнса, этого символа революционной молодежи, который вместо того, чтобы бесцельно провести свою жизнь в привилегированных от рождения условиях, предпочел отправиться к нам в Испанию и посвятить все свои силы революционной борьбе.
– Похоже, что вы пытаетесь еще и заработать на трупе бедного парня, – с отвращением произнес человек из «Рейтер».
– Джентльмены, как вы циничны! – Стейнбах ловко притворился шокированным. – Позвольте мне в таком случае прочесть вам последнее стихотворение Рейнса. Оно было найдено среди бумаг покойного. Оно не окончено,
Стейнбах взял в руки листок, откашлялся и продекламировал:
Если я умру, думай обо мне,где бы я ни упокоился, там когда-нибудьлюди обретут свободу.– Боже, так значит, автора этого бездарного стишка, этого стихоплета Оден назвал самым талантливым в новом поколении? Бросьте, Стейнбах, пусть ваши ребята еще поработают над этим произведеньицем, прежде чем вы выложите его снова.
Многие засмеялись, и даже Стейнбах принял участие в веселье. Он имел право на это, потому что знал: история вышла неплохая и они обязательно воспользуются ею. Спасти хоть что-нибудь из этой кровавой неудачи. Ничего, даже если в результате в Англии станет одним мучеником больше.
Когда подошла его очередь, Левицкий тоже поводил трубу телескопа из стороны в сторону, всматриваясь в полосу земли подле городских стен, ширина которой была не менее полумили. Он видел овраги, редкий кустарник, грязь и фашистскую линию обороны вдоль гребня холма, выложенную мешками с песком. Это было именно здесь, как сказал этот одноглазый пропагандист, где они шли в атаку в ту жуткую, темную, дождливую ночь.
«Джулиан, какой же ты идиот! Сдохнуть, как блоха среди миллионов других блох, в этой грязевой ванне истории!»
Он шагнул прочь от телескопа, оглянулся на секунду, бросил взгляд на англичанина Сэмпсона – сдержанного, подтянутого молодого человека с чуть прищуренными проницательными глазами, четкими, явно военными манерами и уверенной повадкой. Он курил трубку и делал торопливые пометки в блокноте. Его корреспонденции считали хорошо написанными и впечатляющими. Левицкий, которого подкосило трагическое известие, пытался совладать с огромностью потери. Но хуже всего было омерзительное ощущение, что судьба подло посмеялась над ним.
«Я был так близок к завершению. Я пришел из такого далека. Я был так близок».
И теперь все пропало из-за глупости Джулиана.
«Как ты мог так безалаберно поступить с собственной жизнью? И бедный Флорри тоже погиб. Бог знает какие причины были у него следовать за Джулианом, но все равно это ужасно».
Он вернулся к телескопу. Ничего нового. Все та же неухоженная ничейная земля. А что он ожидал, восстания мертвых?
– Мистер Вер Стиг?
К нему обращался комрад Стейнбах, направляющийся вдоль траншеи с группой журналистов.
– Мы возвращаемся в Ла-Гранху. Вам не следует оставаться здесь: возможны бомбардировки со стороны фашистов.
– Да.
Но он не шелохнулся. Если Джулиан погиб, то у него нет больше никаких дел. Кроме как спасать самого себя.
«Если ищейки Кобы станут меня разыскивать, пусть попотеют».
– Приятель, лучше вам уйти, – посоветовал маленький рыжий капитан и пошел к своим бойцам, которые сгрудились на другом конце траншеи.
Левицкий впервые чувствовал себя таким беззащитным и уязвимым. Без своей миссии он стал обычным дряхлым стариком. И
Он пошел вдоль траншеи, приблизился к лестнице и заглянул в бункер. Там, шумно и тяжело храпя, спали два бойца. В выкопанном в стене углублении было полно оружия.
Несколько бомб – железные, с рифленой поверхностью – валялись на столе. В долю секунды он принял решение и, схватив одну из них, быстро опустил в брючный карман. Вот она уже и не видна, прикрытая его ладонью. Он помнил, как когда-то, на Гражданской, десятками швырял их в белых.
– Комрад!
Левицкий обернулся. Английский капитан.
– Вы забыли это, приятель, – сказал он, протягивая Левицкому блокнот. – Уверен, вы не так уж стары для таких оплошностей.
Левицкий улыбнулся, взял блокнот и зашагал по комковатой, неровной земле к Ла-Гранхе.
Когда он поравнялся с остальными, они уже миновали фруктовый сад и вышли к лугу. Впереди виднелась линия деревьев, стоял большой, крытый красной черепицей дом.
Во дворе корреспонденты сгрудились вокруг солдат, ожидавших обеда. Запах риса, приготовленного с цыпленком, доносился из котлов, расставленных прямо под открытым небом. Слышались смех и шутки. Левицкий видел, что группа англичан столпилась вокруг американского журналиста и поддразнивает его из-за вопроса о пленниках. Видел, как собрались в кучку французы и ожесточенно спорят между собой по поводу какой-то политической проблемы.
И вдруг он увидел направлявшегося к нему комрада Володина. Какой-то человек шел позади.
Первым движением Левицкого было кинуться бежать.
«Не смей, – приказал он себе. – Оставайся на месте, старый идиот. Пусть-ка они предъявят тут, в самом сердце ПОУМ, свои энкавэдэшные удостоверения».
И он стал боком пробираться сквозь толпу.
Американец был уже в нескольких шагах. Ясно, сначала они схватят его, а потом предъявят удостоверения, возможно, одновременно с оружием. У него не больше нескольких секунд. Левицкий сунул руку в карман и нащупал бомбу. Потихоньку вытянул ее и прижал к куртке, другой рукой стал вынимать чеку. Продолжая идти по направлению к большому дому, он резко повернул в сторону и побежал к одному из трех стоявших в стороне домишек. На пути попался часовой.
– !Alto! Arsenal! [57]
– А? – переспросил Левицкий, приближаясь. – No hablo… [58]
– !Arsenal! – повторил часовой.
Левицкий кивнул, ощупью вынул вторую чеку и резким движением зашвырнул бомбу в окно. Часовой выронил ружье, отчаянно вскрикнул и опрометью кинулся прочь. Левицкий побежал в другую сторону.
Первый взрыв был не очень громким. Второй сбил его с ног и подбросил вверх. Через секунду он упал на землю, оглушенный. Люди разбегались, охваченные паникой. Дым стлался по двору. Небольшой дом был охвачен огнем.
57
Стой! Арсенал! (исп.)
58
Я не говорю… (исп.)