Испанский любовник
Шрифт:
– А джем?
Официант извлек маленькую баночку абрикосового джема в швейцарской упаковке.
– ?Mermelada de Sevilla? ?De naranja? [8]
– Нет, – ответствовал официант, направляясь обратно к кофеварке.
Фрэнсис взяла свой завтрак и отнесла его на маленький стеклянный столик у окна. Она чувствовала себя больше уставшей, чем голодной. Ей нужна была не пища как таковая, а сам факт ее наличия. Она взяла чашку с кофе и зажала ее в руках, чтобы согреться.
8
Севильский джем?
Фрэнсис сделала глоток. Кофе был горьковатым, с цикорием. Глаза у нее слипались, несмотря на принятый душ, и она чувствовала себя помятой и вымотавшейся после этого путешествия, как с ней бывало в Италии, если приходилось спать в машине. Она подумала, стоит ли дальше связываться с Севильей, даже если к полудню она получит нормальное жилье. Фрэнсис посмотрела в окно. Мимо прошла полная молодая женщина в черных кожаных туфлях и теплом черном пальто, держа за руки двух грустных маленьких детей, одетых, как миниатюрные взрослые. Интересно, они шли в церковь? Или навестить бабушку? Или же к зубному врачу? Фрэнсис только однажды водила Сэма к дантисту, и он укусил врача так, что у того пошла кровь из пальца.
– Ах ты, маленький засранец! – вскричал врач, выходя за рамки своего профессионально вежливого поведения. Эти маленькие севильцы никогда не станут кусаться, подумала Фрэнсис, эти послушные католические детишки. Она попыталась поставить себя на место полной мамы, держащей их за ручки в аккуратно натянутых перчатках.
– Пойдем, Мария, шевелись, Карлос. Не спите! Ничего не вышло. Она не могла представить себе разговор с ними. Эти дети были абсолютно испанскими, совсем иностранными. Фрэнсис подумала о том, как выглядит их отец: адвокат или врач, маленький плотный человек, похожий на свою супругу, беспрестанно пекущийся о том, чтобы уберечь своих детей от влияния захлестнувшего Испанию либерализма.
– Наркотики, секс, – сказал вчера вечером Хосе Гомес Морено, пока они ели жестких жареных куропаток. – Они в Испании сейчас повсюду. В Севилье проблема наркотиков стоит очень остро. Родители все больше волнуются за детей. – И с горящими глазами он добавил: – А секс по телевидению просто ужасен.
Он много говорил об отце. Он заверил Фрэнсис, что она будет поражена прекрасным английским, на котором говорит его отец.
– Английский, как у настоящего англичанина, ни за что не отличить, – с гордостью заявил Хосе.
Он сказал, что его отец – крупный бизнесмен, а гостиничный бизнес – лишь часть его деловых интересов; что он уже пятнадцать лет не живет с матерью и обе бабушки относятся к этому с неодобрением.
– Они все ярые католики, понимаете. Это я могу признавать или не признавать религию, мое поколение уже свободно в этом вопросе.
– А ваш отец?
– Он никогда не говорит о религии. Он не любит излишнюю серьезность. А у вас есть приятель?
– Нет, если только это имеет к вам какое-либо отношение.
Хосе засмеялся. Он уже вернул себе прежнюю уверенность и не собирался опять ее терять, так что воздержался от комплимента типа „Как же такая красивая женщина, как вы, не имеет…" и т. д. и т. п.
„И хорошо, – думала теперь Фрэнсис, намазывая масло и джем на тоненький испанский круассан, – а то я действительно могла сорваться". Люди, похоже, никогда не стараются понять внутренний мир тех, кто одинок. К этому как-то привыкаешь, как привыкаешь к одиночеству и к тому, что ты никому особенно не нужен, так же как и к радостям и горестям того, что тебе ни о ком не приходится думать. Ты привыкаешь ко всему этому, но все же не можешь сдержаться, когда тебя об этом спрашивают. Такие вопросы заставляют задуматься об одиночестве еще и еще раз.
…Она откусила кусочек булочки. Барбара считала, что Фрэнсис никогда не сможет иметь полноценные отношения с мужчинами, ведь она была слабейшей из близнецов. Но Фрэнсис спокойно относилась к различным теориям своей матери и убедила себя в том, что не верит в них. И все же она действительно еще ни разу в своей жизни не была по-настоящему влюблена. Да, несколько раз она загоралась чувством, отчаянно, по-сумасшедшему, но, как только проходила первая горячка страсти, она сразу остывала ко всем своим мужчинам – и в постели, и вне ее – и уже не испытывала никакого удовлетворения. И всякий раз она разочарованно отходила от очередного своего объекта именно тогда, когда мужчина начинал задумываться, что есть нечто большее, чем просто секс или приятельство в отношениях с этой высокой девицей в неброской одежде, с ее смешным маленьким турбизнесом и до странности неуютной квартиркой. Но мужчина, как правило, запаздывал со своим интересом, не улавливая эмоциональный момент, и Фрэнсис уходила, возвращаясь к одиночеству, с грустью и ощущением неизбежности подобного конца. „Как странно, – подумала Фрэнсис, – ведь я знаю, что умею любить, мне нравится любить и быть любимой. Или я слишком плохо себя знаю и слишком увлекаюсь самоуничижением? Может, мать отчасти и права? Может, случилось так, что Лиззи из нас двоих получила всю чувственность, инстинкты любви и материнства, которые должны были быть поделены между нами поровну?"
Фрэнсис наконец покончила с булочкой и кофе и вытерла губы маленькой скользкой бумажной салфеткой. Она решила действовать так, как в любом другом городе за рубежом, где она бывала: начать с церкви или собора и затем расширять зону осмотра вокруг них. Она поднялась из-за столика и подошла к стойке, чтобы расплатиться. Официант, полуприкрыв глаза от сигаретного дыма, протирал стаканы. Он даже не посмотрел на Фрэнсис. Она положила на стойку ровно столько песет, сколько была должна, и сказала по-английски:
– Чаевых не будет, так как не было сервиса.
Фрэнсис вышла на холодный, пронизывающий воздух нового утра. Она вспомнила, что наступили святки, хотя не чувствовала этого, даже несмотря на зимний холод. Попав в эту глупую ситуацию по собственной ошибке, она вообще в тот день не ощущала что-либо особенное, кроме того, что была явно в чужой стране. Такие ощущения были ей, как ни странно, знакомы по ее прежним многочисленным поездкам. Фрэнсис подумала о Ленгуорте. В доме сейчас все кипит, кухня заставлена мисками с начинкой для индейки и завалена очистками от овощей, дети в спешке украшают дом к празднику. А в центре всего этого возвышается Уильям с трубкой в зубах, целиком поглощенный кроссвордом или одной из бесчисленных моделей Алистера. Уильям, остров спокойствия в бурном океане. Фрэнсис внезапно подумала, как хорошо было бы, если бы Уильям был сейчас здесь, рядом с ней, такой истинно английский на этих испанских улицах, слегка удивленный непривычностью окружающего его мира.
Она даже как будто слышала его мнение о соборе: „Необычное здание, совершенно необычное. Как ты думаешь, кто им восхищается?"
Фрэнсис не знала, нравится ей собор или нет, настолько своеобразным он казался на первый взгляд. Она остановилась у газетного ларька, верхние полки которого были сплошь заставлены порнографическими журналами, и купила себе путеводитель по собору – маленькую толстую книжицу, отпечатанную на плотной глянцевой бумаге. На обложке было написано: „Все, что вам нужно знать о Севильском соборе и монастыре Св. Изидоро дель Камио".