Испанский любовник
Шрифт:
Через двадцать минут должна подъехать Лиззи, и как раз к этому времени будет готов ужин для детей.
Ясно, что Роберт не сможет ничего сказать ей до тех пор, пока они не выпьют по бокалу болгарского красного вина из супермаркета. Был такой короткий период – роскошный, надо сказать, период, – когда Роберт имел кредит у одного виноторговца из Бата. Тогда они с Лиззи попробовали лучшие вина и даже увлекались статьями о винодельчестве в Новой Зеландии и Чили. Теперь во время еженедельных массированных (не менее двух тележек) закупок продуктов в супермаркете они позволяют себе лишь три бутылки из того, что идет по распродаже. Роберт сурово внушал себе, что даже такое количество –
Высыпая кубики картофеля на второй противень, он спрашивал себя, как ему лучше построить разговор с Лиззи: начать издалека или просто вывалить это ей, прямо смотря в глаза? Бац, и готово. Когда-то он, без сомнения, остановился бы на втором варианте. Это больше подходило ей. Она и сама преимущественно действовала именно так. Даже будучи совсем молодой, она в сложных ситуациях никогда не отступала. Это была одна из черт, которые Роберт любил в ней, – прямой и честный подход ко всему, что он ей говорил и чего у нее просил. Но мало того, что все, что ему предстояло сказать ей сегодня, было самым ужасным за всю их совместную жизнь. Сама Лиззи изменилась. Став старше, она, разумеется, немного сникла, в ней поубавилось оптимизма. На нее, кроме того, сильно подействовала последняя встреча с Фрэнсис и ее испанцем. Она вдруг стала очень задумчивой. Создавалось впечатление, что она погрузилась в продумывание каких-то глубинных и потаенных мыслей, переоценку своих чувств. Честно говоря, это сводило Роберта с ума. За двадцать лет совместной жизни он привык, что Фрэнсис часто заполняла мысли Лиззи, но на этот раз все было по-другому. У него создалось впечатление, что Лиззи гоняла в своей голове мысли о Фрэнсис и Луисе чуть ли не с какой-то маниакальностью. И если честно, то как она смеет (Роберт в этот момент засыпал горох в кастрюлю с горячей водой), как она смеет даже на секунду, даже в мыслях уходить от него и их проблем куда-то в сторону? В тот момент, когда она так нужна ему?
Дверь из сада открылась, и в кухню ввалилась Гарриет, швырнув портфель на пол и захлопнув дверь ударом ноги в ботинке типа „матросский".
– Привет, дорогая.
– Привет, – коротко кивнула Гарриет. Она явно только что плакала, и под глазами у нее (тщательно подкрашенными для Джэймса Пэрда) легли тени, как у грустной панды.
– Все в порядке?
– За что мне все это?!
Роберт положил лопаточку, которой переворачивал сосиски, и пересек кухню. Он опустил руну на плечо Гарриет.
– Что, мальчики?
– Среди всего прочего дерьма…
– Не говори таких слов.
– О, – вздохнула она, вырываясь из-под руки отца, – школа, история, зануда мисс Пелпс, эта сучка Хизер Морган…
– Хочешь рассказать мне об этом?
– Я не могу, – заявила Гарриет. – Я не могу рассказать об этом никому. Что на ужин?
– Сосиски.
– Опять?
– Опять.
– Пойду смотреть телек…
– Нет, – сказал Роберт, – ты накроешь на Стол. Роберт увидел, как в другом конце холла открылась дверь в детскую. Показался Дэйви, страшно перевирая мотив, напевающий песенку из рекламного ролика про чистящее средство для кухонной посуды.
– Заткнись! – догнал его крик Сэма.
Дэйви появился в проеме кухонной двери, все еще напевая.
– Мужик, когда я попрошу тебя спеть, – вновь закричал Сэм, подражая выговору американских мафиози, – я приклею тебе „никель" на задницу.
Дэйви прекратил пение.
– А что такое „никель"?
Роберт посмотрел на Гарриет. Она ухмылялась.
– Это такая американская монета, пять центов.
– А-а-а, – сказал он.
Когда дети поели и запихнули свои тарелки в посудомоечную машину, а Лиззи, вернувшаяся домой очень уставшей и с двумя ящиками карточек, которые собиралась рассортировать до сна, уже выпила половину стакана вина, Роберт внезапно, без всякого вступления, наперекор всем своим планам рассказал ей о своем визите в банк. Теперь он ждал ее реакции.
Минуту она молчала. Она просто сидела неподвижно в кресле, которое так любовно обтянула три года назад привезенной из Швеции клетчатой тканью, уставясь на темно-красную жидкость в своем стакане и не произнося ни слова. Затем, так же тихо, она начала плакать, все еще глядя вниз, так что ее слезы, казавшиеся Роберту неестественно большими, стекали по щекам, падая ей на руки, на колени и в стакан. Эта картина глубоко потрясла Роберта. Лиззи никогда не плакала. Она считала, что плакать можно только по случаю подлинно глубокого горя. Она всегда говорила, что плакать из-за чего-то, кроме потери или страданий другого человека, значит просто потакать своим слабостям. И вот теперь она сидела здесь, рыдая все сильнее, и слезы текли из ее глаз все обильнее. Они текли ручьями из-под волос, ниспадавших по обе стороны ее склоненной вниз головы.
– Лиззи, – позвал ее Роберт со страхом и болью в голосе. Он подошел, опустился рядом с ней на колени и попытался взять у нее стакан, потому что ее начало трясти, но она крепко сжимала его.
– Нет…
– Лиззи, дорогая! Моя дорогая Лиззи…
– Нет! – проговорила Лиззи сквозь рыдания. – Нет!
– Мы должны. – Он осторожно положил свою руку на ее кисть, сжимавшую стакан с вином – Мы должны, Лиззи. Но это же не конец света. Мы снова встанем на ноги через год-два и сможем выкупить его обратно…
– Я не вынесу этого, не вынесу, нет…
– Лиззи, это всего лишь дом.
– Нет! – выкрикнула она и отбросила его руки, выплеснув часть вина на юбку. – Все рушится!
– Ерунда, – проговорил Роберт, пытаясь улыбнуться и заглянуть ей в лицо, – не драматизируй ты так. Ну же, дорогая, с нами все в порядке. С детьми тоже. А это самое главное.
Лиззи приподняла голову. Ее лицо покраснело и блестело от слез, как иногда и у Дэйви во время приступов горя, вызванного Сэмом.
– Я больше не могу выносить этого, – сказала она, неловко вытирая щеки тыльной стороной ладони, – я не могу, я не могу так больше!
Роберт протянул ей свой носовой платок.
– Ну хватит, – полушутливо произнес он, но в его тоне зазвучало недовольство, – не переигрывай. Это не конец света.
– Это мой конец, – всхлипнула, громко сморкаясь, Лиззи.
– Вот спасибо-то…
Она внезапно повысила голос:
– Почему я не могу сказать, что с меня довольно? Почему не могу? Почему я не могу сказать правду? Сказать, что я уже дошла до предела сил и не могу жить дальше, идиотски, бессмысленно и жалко притворяясь, что мы держимся на плаву, тогда как мы на самом деле тонем?
– Мы не тонем.
– Нет, мы идем ко дну! – закричала Лиззи. – Мы отдаем все, что создали, у нас теперь нет даже крыши над головой, она принадлежит этому проклятому банку. Да и раньше принадлежала, все принадлежало ему, а мы просто жили ложью, потому что все было построено на песке, ничего настоящего, ничего прочного, – ее голос повысился до визга, – и ничего наша жизнь не стоила, просто глупая и тщеславная бравада!
Она зло смотрела на него, с припухшим лицом, с некрасиво открытым ртом. Еще не осознав, что он делает, и сразу же ужаснувшись себе, Роберт размахнулся и ударил ее по щеке.