Испанский сон
Шрифт:
Последние слова князя явились для Марины полной неожиданностью. Немного уже изучив характер его сиятельства, она надеялась, что он поворчит-поворчит, а потом опять расположится да и продолжит столь интересующее ее повествование. Не тут-то было… что ж, подумала она, строя в голове тактический план, еще разок слезно попрошу — может, и выгорит; а нет — значит, буду пороть всякую чушь; уж столько раз меня это выручало.
— Не будьте так жестоки, ваше сиятельство! — взмолилась она жалобным голосом. — Как же иначе я узнаю, отчего умер Иванов?
— Никак не узнаешь, — развел руками князь, — сама виновата: я оказал тебе честь, а ты меня перебила.
— Однако вы слишком много работаете, ваше сиятельство, — заметила Марина, сразу сменив тон. — Уже после того, как я вас перебила, вы спросили, продолжать ли вам. Мне бы просто сказать — да… а я еще раз попыталась взглянуть на ваши ноги и в результате сморозила эту глупость о назначении. Отсюда два вывода: во-первых, истинная причина вашего нежелания продолжать — это вовсе не то, что я вас перебила, а именно эта фраза, за которую я уже неоднократно извинилась (а повинную голову меч не сечет!); во-вторых, прекрасно помня давние события (чему свидетельством ваш рассказ), вы тем не менее способны забыть вещи, происходившие буквально только что. Такой провал в памяти свидетельствует о явном переутомлении. И после этого вы отказываетесь от столь прекрасной возможности отвлечься, как ваш рассказ! Да вы просто не бережете себя для Ордена, ваше сиятельство; еще вопрос, что более безответственно — сказать какую-то одну несчастную фразу, или вот так изводить себя за этим столом.
— Какая ахинея, — брезгливо проговорил князь. — К твоим детским выходкам следовало бы добавить явную спекуляцию на моем доверии. Все, наша встреча окончена; не заставляй меня выводить тебя силой.
— Привыкли вы иметь дело с подчиненными, — в сердцах сказала Марина, догадываясь, что на сей раз перебрала, но все же упорно не теряя надежды спасти положение. — Уж конечно, они не осмелились бы возражать вашему сиятельству; они только и делают что смотрят вам в рот. Ну неужели так трудно понять, что мне попросту лестно поговорить с вами не как с начальником, облеченным всяческой властью, а как с человеком… даже как с мужчиной! Пообщаться доверительно, посекретничать о сокровенном, а где-то даже и подурачиться, и пошутить… ведь вы, ваше сиятельство, такой пупсик.
— Чего? — крикнул князь.
— Ну… пупсик, душка, — объяснила Марина, — в общем, кто-то очень милый, в ком не чаешь души. А когда такой человек ведет себя как, извините, сухарь — это больно и обидно, хуже всякого наказания. Не знаю, женаты вы или нет, — добавила она, завлекательно стреляя глазками и делая ямочки на щеках, — но в любом случае вам явно недостает женской ласки.
— Уж не ты ли решила компенсировать такую недостачу? — ухмыльнулся князь.
— А почему бы и нет?
— Хотя бы потому, что ты девственница…
— Ха! Вы, верно, забыли; я знаю тысячу и один способ доставить мужчине наслаждение и без…
— …а еще у тебя есть какой-то Господин…
— Это вовсе другое, ваше сиятельство. Был, например, один адвокат, которому я дарила плотскую радость по доброй воле и в течение долгого времени, при том что он не мог быть и никогда не был моим Господином.
— Enfant ты terrible, вот ты кто, — сказал князь; — я вдруг наконец вспомнил, как это называется. Разумеется, интимные отношения между нами, как соратниками, полностью исключены.
— Кстати, насчет того адвоката, — продолжала Марина свою мысль, зорко усматривая в язвительных репликах князя сдачу им позиции и потому вновь воодушевляясь, — ваша манера рассказывать напомнила мне его… хотя, конечно, вы рассказываете гораздо лучше. Так вот, в его рассказах непременно присутствовал перерыв. В любом хорошем рассказе должен быть перерыв; это все равно что антракт в театральном спектакле. Нужно как бы слегка разрядить напряжение, поболтать о чем-нибудь не очень значительном, а то и перекусить; кстати, посещая все с тем же адвокатом китежский театр, я заметила: чем драматичней сюжет, тем длинней очередь в буфете. Не поймите, что я напрашиваюсь на угощение, — оговорилась Марина, — на самом деле я сыта.
— Неужели?
— Правда-правда… но представьте, что уже звонок ко второму отделению, ваше сиятельство! Давайте я вам помогу: вы остановились на том месте, когда вас стали откапывать. Неверный свет фонарей, винтовая лестница, камни… правильно?
— …
— …дрожащий от страха Иванов…
— Не дрожал он от страха! — в крайней досаде возразил князь, с одной стороны, весьма недовольный тем, что все-таки позволяет втянуть себя в рассказ (несмотря на то, что уже решил было наказать Марину хотя бы отменой его завершения); с другой стороны, довольный тем, что представляется случай еще раз пережить не столь давнюю и безусловно волнующую авантюру (ибо в глубине души ему все же хотелось закончить рассказ), и — еще и с третьей стороны — опять несколько недовольный тем, что, уступая таким образом и себе, и Марине, он как бы роняет свое высокое достоинство.
— Да? — удивилась Марина. — Странно! Я бы на его месте дрожала…
Князь усмехнулся.
— И ты не дрожала бы. Нельзя было дрожать.
— Понимаю! если бы он дрожал, тем самым он сразу бы выдал себя, а так у него оставался шанс убедить вас…
— Да, да, — проворчал князь, — конечно, у Иванова оставался шанс убедить меня, и он полностью использовал этот шанс. Конечно, он рассказал про счастливое озарение, а в качестве иллюстрации привел примеры еще нескольких подобных дверей, известных уже нам обоим. Тем не менее, он не мог не понимать, что находится под подозрением… особенно когда, добравшись до верха винтовой лестницы, мы сделали небольшой привал, и когда я напомнил ему:
«Ты же говорил, что никогда не спускался».
«А я и не спускался», — сказал он.
«Ты понимаешь, как это звучит?»
Он пожал плечами, твердо решив стоять на своем… собственно, у него и не было другого выхода.
Тогда я сказал:
«Пиши завещание, Иванов».
«Зачем?» — удивился он.
«На всякий случай. Вдруг следующий трансформатор окажется не таким удачным».
Он опять пожал плечами.
«Хорошо. Завещание… без нотариуса…»
«У тебя есть документ, удостоверяющий личность?»
«Разумеется».
«Давай».
Он протянул мне документ.
«Господин Петров, — сказал я тогда, — будьте любезны, оформите завещание».
И господин Петров достал специальную бумагу, и пропитанную чернилами штемпельную подушечку, и большой резиновый штамп, и маленькую печать — короче, все, что нужно для надлежащего нотариального действия. Как ты наверняка догадалась по этим признакам, он был настоящим нотариусом; но ты, я смотрю, воспринимаешь это спокойно и даже слегка улыбаешься… а вот Иванов от такой догадки не улыбнулся, но побледнел.