Испить до дна
Шрифт:
Вспомнилось опять-таки из раннего детства: «Не пей из копытца, Ивашечка, козленочком станешь!»
Но ведь это же прекрасно! Значит, не пригрезилось, а вправду кровь вместо воды течет в Колоче! Следовательно, нет и не может быть у князя Вяземского никакой контузии — было бы слишком обидно отправиться в лазарет именно тогда, когда они столкнулись наконец с Наполеоном лицом к лицу!
— Ага! — обрадовался молодой знатный ополченец. — Так я, выходит, молодцом еще! Эти Мюраты-пираты попляшут у нас еще! Выше голову,
И, отшвырнув выпачканные неподходящие очечки, не слушая возражений преданного денщика, отпрыск одной из богатейших и известнейших московских фамилий лихо вскочил на сивую в яблоках кобылку Марусю — на ощупь, вслепую. Молодости свойственно переоценивать свои силы!
И тут, заглушая прочие звуки, накатила на него волна басового мужского хора:
— Ур-ра-а! В атаку!
Поток пеших и конных устремился мимо него вдоль берега — никто не пытался ни спросить, ни объяснить, куда именно. Все, кажется, и так знали. А кто не знал, тот чувствовал.
Вяземского увлекло всеобщее стремительное движение, и возбуждение окружающих его людей вмиг передалось ему.
Петр Андреевич потерял Ефима из виду, да и немудрено — теперь он различал людей и предметы не далее как на расстоянии вытянутой руки...
Он скакал, пришпоривая красавицу Марусю:
— Катай-валяй, милая!
Это восклицание, услышанное им однажды из уст Дениса Давыдова, чрезвычайно нравилось ему.
И, близорукий, в пылу скачки, в бешеном аллюре, он не заметил, что все кавалеристы, кроме него одного, свернули влево — к флешам Багратиона.
Пехота расступалась, чтобы дать дорогу единственному, оставшемуся среди пеших, всаднику. Не ровен час, растопчет!
— Катай-валяй, Маруся!
Тропа пошла в гору — и Маруся понесла Вяземского по склону вверх.
Ну, не совсем гора это была, конечно, не Альпы, через которые переходил Суворов, а всего лишь невысокий курган, а князю казалось, что он взмывает высоко—высоко, над всем миром!
Обычно скептически и иронически настроенный, в эти минуты он, напротив, был полон романтического юношеского восторга. Взлететь — и победить!
Ему невдомек было, что холм, на который несла его кобыла-трехлетка, — и есть та самая батарея Раевского, которая только что перешла в руки неприятеля и которая вскоре, когда русские отберут ее назад, станет легендарной.
А Наполеон впоследствии с горечью назовет этот холмик «роковым редутом»...
— Ага, синие! Баклажаны! — не удержался от остроты Вяземский, завидев на склоне, выше себя, французские мундиры.
Прошлым летом его поразило, что один заезжий малороссийский помещик называл эти лиловые овощи «синенькими», и теперь врожденная страсть к словесной игре заставила его сочинить этот каламбур.
— А вот мы вас на рагу! — И он выхватил из ножен саблю дамасской стали, перешедшую ему в наследство от отца, — это был
— Ragou? — изумленно прокартавил французский офицер, прежде чем пасть от удара его клинка.
«Велика сила искусства!» — опять мысленно скаламбурил Вяземский, может быть, для того, чтобы не думать о смерти, своей и чужой. Ведь он только что убил человека так же хладнокровно, как разрезал бы баклажан...
И — вот она, вершина кургана! Загарцевала на ней гордая красавица Маруся, заржала победно.
И тут пчелиный рой с жужжанием пронесся мимо раскрасневшегося лица князя.
Пули?!
Вяземский не видел, кто именно в него целился, кто именно стрелял: фигуры и лица казались размытыми.
«Зря очки выкинул, — мелькнуло у него в голове. — Даже не узнаю, от чьей руки я...»
Но и на этот раз не ему было суждено погибнуть от ядовитых укусов свинцовых пчел.
Сивая кобыла в яблоках дернулась под седлом и закричала, как роженица. Лошадь повалилась на бок, всей своей тяжестью придавив седока.
Ему был виден в этот миг только маленький фонтанчик крови, который бил из простреленной холки.
И горбок на Марусиной шее был похож на маленький вулканчик, присыпанный инеем, но иней таял под извергаемой из кратера темной, едко пахнущей лавой...
Теплая кровь брызнула ему на щеки, на подбородок, он слизнул ее с собственных губ и ощутил вкус — кисловатый, как у ежевичного морса.
Кобыла больше не ржала. Она хрипела. Лошадь приняла на себя предназначенную ему смерть.
А Вяземскому казалось, что хрипы вырываются из его грудной клетки и что умирает он.
Дышать было трудно. Смотреть на белый свет было еще труднее: веки смежались, и стоило невероятных усилий держать глаза открытыми...
А за маленьким седовато-серебристым Везувием, склоны которого почернели от крови, четко прорисовалась другая фигура — православный крест на куполе маленького белого храма.
Церквушка деревни Бородино, стоявшая в пятистах шагах от рокового редута, словно бы в один миг приблизилась, позволяя близорукому человеку, лежащему на вершине кургана, разглядеть ее во всех подробностях...
Глава 2
ДЕРЖИ НОГИ В ТЕПЛЕ, А ГОЛОВУ В ХОЛОДЕ
...— Как ты думаешь, Ефим, Бог на самом деле есть или его люди выдумали?
— Господь с вами, барин, грех-то какой! — Денщик начал мелко, истово креститься.
— А многие умные люди очень даже сомневались. Господин Вольтер, к примеру.
— Да ить он же небось из хранцузов!
— Что верно, то верно.
— Дык понятно — злодей!
Не далее как нынешним утром, незадолго до начала Бородинского сражения, вел он эти провоцирующие, богохульные разговоры, продвигаясь в группе других ополченцев по Большой Смоленской дороге.