Исполнитель
Шрифт:
Баламут задумчиво смотрел, как смуглые длиннопалые руки дравида прилежно трудятся, разминают могучую мускулатуру ария, становясь еще темнее на сияющей коже Арджуны.
— Твои? – спросил он, вложив в слово еще один смысл.
— Мои, – не стал отпираться Серебряный. – Дивные искусники…
— Отошли, – велел Кришна.
— Достаточно, – лениво сказал Арджуна, и слуги, не поднимая глаз, быстро скрылись за занавесями.
— Тот, что леворукий, похож на меня, – проговорил флейтист.
— Разве? – отрицательно уронил Серебряный, вытягиваясь на ложе.
— Ты им обладал?
— Разумеется…
— Подаришь?
— Конечно, –
Аватар блеснул улыбкой.
— Я сам сделаю тебе массаж, – и перетек ближе.
Нетерпеливая рука Арджуны прошлась по его телу книзу от талии; Кришна предостерегающе зашипел – совершенно по-змеиному – и сбросил ее.
Он долго выбирал масло, дразня любящего, долго разминал пальцы и, уже усевшись верхом на бедра Серебряного, медлил, доведя того до боли в чреслах; лучник не дал ему сделать и десятка движений, как перевернулся на спину.
Баламут, прихватив зубами пухлую губу, продолжал свое занятие. Он уже не разминал, а гладил – точеные ключицы, мощные бугры грудных мускулов, рельефный живот, опускаясь к могучему лингаму, достойному Разрушителя Шивы.
Тонкие пальцы флейтиста скользнули по стволу и сомкнулись у основания. Арджуна не то улыбнулся, не то оскалился, наблюдая за ним, – полузакрытые глаза Кришны были мутны и безмысленны, а смуглые щеки горели темным румянцем. Наконец его губы коснулись навершия; по правилам сутры любви он совершил “вкушение плода манго” и поднял голову, остановившись.
Арджуна бросил его навзничь и жестко поцеловал, упиваясь тем, как раскрывается под его ласками медовый цветок рта. В истоме флейтист перекатывал на подушках темнокудрую голову; цветы в ушах постигла жалкая участь, и Арджуна зубами выдернул то, что от них осталось, перекусив стебли у мочек.
Внезапно Кришна выскользнул из-под него и отпрянул, скинув потянувшиеся за ним руки.
— Что? – недовольно потребовал Серебряный.
Баламут заурчал леопардом и склонил голову набок.
— Арджуна, я тебя хочу…
— Я тебе не пастушка.
— А я тебе что, пастушка?!
— Махаратхи не отдаются, – сурово изрек Серебряный.
— Еще как отдаются!
— Финик тебе.
— Ну, не ломайся, – засмеялся Кришна. – Ты же знаешь, я все равно тебя уговорю…
“Любимый мой, облаченный в желтые шелка, отливающие золотом, неотразимый танцор с прекрасными лукавыми глазами, ты приходишь как захватчик и похищаешь все – сердце, ум, тело. Упоительный поток блаженства пронзает меня, и я цепенею, поглощаемый океаном сладости. Словно бы солнце, луна, молнии и радуги одновременно окружают тебя, – о, я не осмеливаюсь поднять глаз, чтобы узреть твой лучезарный облик, я сижу у озера своего сердца, упиваясь твоим отражением…
Твоя безупречная кожа цветом напоминает темную, с голубоватым отливом тучу; грудь твою, подобно белопенным завиткам на гребешках волн, украшают чистейшие перлы, сияющие незамутненным блеском. Твои локоны переплелись с цветами, как свет луны с тенями облаков, тело точно переливается отблесками пламени от сверкания множества драгоценных камней, а серьги в ушах – как два ослепительных солнца…
Как ты прекрасен, любимый мой, когда глаза твои затуманены вожделением, а губы и щеки пылают румянцем, когда ты приходишь, сладко улыбаясь, покорный моему желанию, когда приникаешь ко мне, усталый, после любовного сражения, и следы одержанной победы на твоем теле словно нанесены расплавленным золотом на поверхности гладко отполированного сапфира. Восторг плоти и ликование духа сочетаются, даруя неописуемую, всякое мгновение новую сладость; она недоступна человеческим чувствам, что предназначены для блеклых красок этого мира, и я возношу хвалы отцу, наделившему меня божественной природой.
Мелодия флейты, целующая быстролетный ветер, напоена амритой твоих сладчайших губ; аромат лотоса распространяет твое совершенное тело. Среди прекрасных женщин, льнущих к тебе, как пчелы льнут к цветам, полным нектара, ты сияешь, превосходя красотою все мыслимое и немыслимое. О, ты – как совершенная Каустубха среди драгоценностей, как лотос среди цветов, как Вишну среди Адитьев, ослепительный, несравненный…
Цветочный Лучник не нуждается в вечно наполненных колчанах. У Камы всего пять стрел, но ни одна не прошла мимо: смущающая, иссушающая, сжигающая, сокрушающая, повергающая в безумие – изранен я, несчастный. Разве братья Ашвины, божественные лекари, или премудрый Дханвантари возьмутся исцелить пораженного любовью? Песнями небесных музыкантов, веселыми плясками утешиться ли мне? Не вижу радости ни в стяжании богатства, ни в покорении царств, ни в пучинах гибельной битвы: кровью, цветами и золотом не утолить моей жажды. Лишь в тебе пребываю я сердцем, лишь тебе поклоняюсь, мечтая прийти к тебе, мой любимый…”
“Любимый мой искусен в убийствах, равен Разрушителю Шиве! Мощнорукий воитель, он непобедим в битве и снисходителен к молящим пощады, именем его клянутся от берегов Ганги до отрогов Восточных Гхат, ибо он сражается честно. Восседая на троне, он ослепителен подобно Индре, Владыке богов, щедр к подданным и беспощаден к злодеянию, склонен к совершению добрых поступков. Рожденный из стали и серебра, он сияет, как полыхающий огонь, превосходя красотой Пятистрелого Каму; безупречный, чистый, желанный, он воистину является лучшим из полубогов и дорог моему сердцу…”
Слыхал, кум? Чего намедни-то было?
— Опять, небось, врать будешь?
— Я?! Да когда это я врал?
— Не мешай человеку, пускай рассказывает!
— Да, пусть расскажет, а мы там поглядим…
— Тестя моего знаете? Многих достоинств брахман, недавно вот покинул мирское бытье, в ванапрастху ушел, в лесном ашраме жить, мантры бубнить, Жар накапливать для следующего рождения.
— И чего?
— Да вот сидел он третьего дня на травке, медитировал… И чует: мешает чего-то. Выходит из медитации и слышит: от Ямуны визг, топот, мриданги гремят, флейты заливаются. Тесть мой смекнул: не иначе царь какой с женами явился порезвиться в прохладе. Он мужик любопытный, пошел поглядеть. Видит – баб тьма-тьмущая, поют, болтают, хороводы водят, – а царя нет! Утоп, что ли?
— Люди добрые! Ужас-то какой!
— Молчи, дурак! А ты дальше ври, чего было…
— Ну, тесть мой не глуп, решил: ежели царь утоп, так его должно было ниже по течению на берег вынести, там, где коряги как раз. Вот он и пошел искать, может, и поживиться чем…
— Это мудро!
— Так идет он, идет и видит: не все апсаре лингам! Царь-то живой, и не один, а даже двое. Молоденькие. Один светленький, взор ястребиный, в руках могуч, другой темненький, губы девичьи, а кожей эдак в лазурь отдает. Целуются… Сбежали, вишь, от баб, подыскали местечко и собираются блаженству предаться друг с дружкой…