Исполнитель
Шрифт:
— Нечестивец!
— Еще какой…
— А поговаривали – не оставят они так всего этого, и сами местью пьяные, и тесть их Панчалиец только и думает, как ему Хастинапур вынести. А Вишну-Опекун через аватара своего, который с Серебряным в большой дружбе, благословил Пандавов на престол.
— Хорошо благословил – то-то они тринадцать лет бхут знает где мыкались.
— Чего ты в богах понимаешь! Вот так и благословил, пинком. Чтоб не забывались. Ну теперь-то воссядут!
— Ты-то много в богах понимаешь…
— Да уж побольше твоего. Брахманский
— А у нас в Смолоносах тоже великое дело было: у шорника Шветы лингам от тела ночами отделялся, ходил по деревне самовольно и девок портил…
— Да ну!
— Точно говорю. Последние времена приходят…
— Эй, красавчик! – донеслось со стены. – Чего по ночам шляешься?
Беловолосый красавчик остановился и вскинул голову. Глаза его блеснули во тьме яркой дневной лазурью, и окликнувший вздрогнул: не выдохлись ли охранные мантры, не бродят ли по улицам Упаплавьи оборотни?
Количество украшавших оборотня браслетов и ожерелий заставило дозорного припомнить обычай одного из барбарских племен: золота на мужчине должно быть столько, сколько он может унести. А диадема, диадема-то какая…
Дорога, ведущая в предместья, была темной и разбойничьей.
— Злой, – дружелюбно объяснил красавчик.
— То есть?
— Озверел я от такой жизни, – со вздохом признался беловолосый. – Убить кого-нибудь хочется.
— Ну, ты силен, – настороженно хохотнул доблестный страж и в темноте забулькало: тигр среди дозорных промачивал горло. – Послушай доброго совета, поворачивай домой, в постельку. Мы, конечно, следим, но шушера всякая бродит…
— Вот она-то мне и нужна, – широко улыбнулся ночной гуляка, и от этой улыбки стражника продрал озноб. Почудилось, или клыки окровавленные блеснули во рту незнакомца? В неверном свете факела красавчик смотрелся вовсе нечеловеком. Кимпурушей лесным, ракшасом, сведущим в колдовстве, асуром из подданных Бали, или, чем бхут не шутит, небожителем из тех, что не уступят демонам в демонических свойствах и устремлениях…
— Иди-ка, благородный господин, куда советуют, – мягко сказал пожилой пузанчик со значком сотского, возникнув из тьмы под стеной, на которой мялся оробевший страж. – Там в кабаках сейчас шайка старого Читры-Пестряка гуляет… драка может выйти.
— Вот и славно, – все скалился беловолосый.
— И все-таки… – твердо продолжил сотский, явно намереваясь развернуть шатуна откуда тот вышел.
— Полежат на брюхе, умоляя оставить при них пустые головы и хилые лингамы, – жестко сказал красавчик, становясь тем, кем был – знатным кшатрием и воином, каких немного в Трехмирье. – Плохо служите.
— Да уж как можем, – пробурчал стражник, а сотский вдруг рухнул в ноги безумцу, заблажив:
— Горе мне! В ослеплении посмел я преградить дорогу тигру среди людей, непобедимому, возвышенному духом, стойкому в обетах, исполненному благочестия и всяческих достоинств, а также…
Пока хвалитель соображал, как бы еще поименовать тигра, тот хмыкнул, пожал плечами и скрылся во тьме, по пути вытягивая из налучья короткий лук. Сотник умолк, приподнял голову и опасливо поглядел по сторонам, после чего поднялся и отряхнул дхоти.
— Ты чего, дядя? – в суеверном ужасе спросил страж, нагнувшись со стены.
— Попал ты, племяш, как Упендра на шивалингам, – хмуро сказал сотский, обнаруживая родство. – Это ж такой знатный, что знатней некуда, не нам с тобой ему свет застить…
— Мы с тобой, дядя, вместе попали, – столь же сумрачно ответил дозорный. – Найдет себе на задницу неприятностей, нас же потом на кол посадят.
— Это он-то? – изумился сотский. – Да ты хоть знаешь, кто это был, дундучья твоя репа? Сам Обезьянознаменный Арджуна, сын Индры-Громовержца!
— Ну, обезьяну… то есть знамя ему в руки, – скис племянник.
— Ох, не приведи Опекун кому-то позариться на геройское золотишко! – продолжал дядя. – Чует мое сердце, не одного дурня завтра утром за ноги поволокут…
В подтверждение его слов далеко в ночной пучине раздался грохот, зазвенела тетива и истошно заверещало несколько голосов: видимо, великий герой нашел-таки на свою задницу вожделенных неприятностей.
— Ну кто еще так стреляет! – с глубоким уважением скажет сотский наутро, разглядывая сложенные рядком трупы. – Воистину, Шакра Стогневный ему батей приходится, Серебряному нашему. Гордитесь, бхутовы дети, какому тигру дала приют Упаплавья!
Всем мертвецам стрела придется точно в левый глаз.
Когда колесница Сурьи окрасилась алым, стремясь к западному окоему, утихли здравицы и гости, совершив вечернее омовение, расходились по отведенным покоям, Арджуну у самых дверей настигли с вестью – Черный Баламут, владыка ядавов, просит благородного родича почтить его дружеской беседой.
Серебряный кивнул.
Как ни странно, его не ждали. Или ждали, но особенным образом.
Из-за ковровых занавесей, загораживавших вход в купальню, доносились плеск воды и хрустальный женский смех.
Гость терпеливо дождался изгнания десятка очарованных девиц, в обществе которых флейтист совершал омовение, после чего Кришна вышел к нему навстречу совершенно обнаженный, по пути небрежно оборачивая бедра золотым шелком, и ласково, всепонимающе улыбнулся.
Слуга-евнух согнулся едва не вдвое, бочком выбрался из комнаты и затворил двери.
Наконец они остались наедине.
Полубог почти не изменился – такие, как он, начинали стареть, лишь разменяв столетие. Разве что морщинки у глаз лучника стали глубже, да юношеская гибкость отступила перед полуденной мощью.