Исповедь блудницы
Шрифт:
— Адель… — предупреждающие сказал он.
Сви-и-ист.
Уда-а-ар.
Боль с каждым разом всё больше и больше.
Сви-и-ист.
Уда-а-ар.
— Хорошо, я скажу! Не бей меня больше, — в глазах потемнело, я упала на пол.
***
Проснулась на спине от дикой боли, перевернулась на живот. На белых простынях остались красные полосы.
Посмотрела на часы, на работу нужно идти. Воскресенье день тяжёлый.
В ванной комнате разглядывала свою исполосованную спину. Знатно папа постарался, утирала
В душе щипало раны, под мои ноги стекала красная вода.
Обработала раны, где доставала рука, забинтовала, как могла. В больницу мне нельзя, отец такое не простит.
Иногда в голову приходили дерзкие мысли: сбежать. Но куда? Дом на нём, карточку, на которую приходит зарплата, он забрал. Мне приходится унижаться, просить у него деньги.
За что он так со мной? Всю жизнь была покорной, боялась лишний раз поднять на него глаза, и всё равно что-то делала не так.
Поднялась температура, бросила таблетку Адвила в стакан, она зашипела.
Сейчас станет легче. Отца, к моему счастью, не было в дома, не хочу его видеть, не смогу.
Хоть бы Адам не подал заявление в полицию. Я не хочу врать, но нет выхода.
На работе зарылась в кучу папок, сваленных на мой стол. Расставлять папки по стеллажам, было испытанием, лишний раз пошевелиться боялась.
Ко мне в каморку вошел полицейский в черной форме, показал мне значок.
— Да. Что вы хотели? — что спрашивать, и так понятно. Адам выполнил свою угрозу.
— Поступила информация о том, что ваш отец ударил мистера Миллера. Мне нужно взять ваши показания. Пройдемте со мной.
— Но как же моя работа…
— Не волнуйтесь, я оповестил руководство, они дали добро.
Через полчаса сидела в полицейском участке.
Я не видела отца, почувствовала, всё внутри сжалось. Оглянулась, он вышагивал по коридору, с каждым его шагом тряслась всё больше.
В голове звук:
Сви-и-ист…
Уда-а-ар…
С каждым его шагом:
Сви-и-ист…
Уда-а-ар…
— Здравствуй, дочка, — такой заботливый. — Как ты себя чувствуешь?
«Ты спрашиваешь?! Как ты смеешь делать вид, что тебе есть дело до меня?! Ты трясешься за свою шкурку, чтобы я ничего лишнего не сказала.» — Но я не могла произнести это вслух, только думала.
— Всё хорошо, пап, — опустила глаза, боялась, что увидит гнев в моих.
Почитать, уважать?! Я не могла! Как бы мне стыдно ни было. Не могла…
— Хотя, какое тебе дело? — я посмела! Осмелилась посмотреть на него, сжигая, четвёртуя его взглядом. Что у меня в голове? Откуда столько гордости? В меня словно бес вселился, так хотелось взять эту плетку, опускать со свистом ему на спину, чтобы он почувствовал, каково это. Уверена, он и крохотной частицы не вынес бы той боли, что так легко выдавал мне.
Он навис надо мной, покорял меня взглядом, с силой сжимал плечо, где была рана от плётки. Сжала
Не поддаваться! Не смей! Начала стоять на своём, стой до конца!
Не смогла, опустила глаза. Я чувствую, как он выпивает мой страх, он наслаждается моим унижение, что мне не хватает духу пойти против него.
— Ты будешь гореть в аду, — голос властный, от него трясутся мои поджилки. Столько лет жила в страхе, когда уже разорвется мое трусливое сердце?
— Дочь пошла против отца? Ты посадить меня решила? — я не хотела. Просто хочу, чтобы он оставил меня в покое.
— Нет, — проглотила комок слез. — Я сделаю всё, как обещала.
— Хорошо. Твоя мама гордилась бы тобой.
Правда? Сомневаюсь. Я почти не помню ее, так, урывками.
Помню, как любила её блинчики с кленовым сиропом, помню, как она готовила индейку на день благодарения. Я не могла вспомнить её лица, только ощущение рядом с ней. Я безумно её любила.
Помню, каким отец был тогда: нежным, заботливым, как он обрабатывал мне ободранную коленку, помню, что только тогда я была счастлива.
Что же случилось? Почему любящий меня отец превратился в монстра? Неужели смерть жены так подкосила его? Он в тот момент тоже умер, как человек.
Но я, будучи пятилетним ребенком, страдала, грустила. Не понимала, почему мама не приходит, не читает мне на ночь Питера Пена. Я знала наизусть эту сказку, могла бы пересказать, но любила слушать голос мамы, любила засыпать под него.
Хоть бы вспомнить, как она выглядит. В нашем доме не осталось ни одной фотографии с ней.
Он стоял победителем, довольно улыбался.
— Адель, — к нам подошел Адам. — Ты в порядке? Я так за тебя беспокоился. Он ничего с тобой не сделал? — покачала головой, глотая слёзы.
Почему-то забота чужого человека вывела меня из равновесия. Он жалеет меня, а я пойду против него, буду лгать.
Нас вызвали в кабинет.
— Будет перекрестный допрос, — сказал полицейский. — Адель, расскажите, что вы делали вчера, откуда знаете Адама?
— Мы познакомились на службе. Адам предложил проводить меня до дома. Когда мы дошли, — я сглотнула, — он поцеловал меня. Насильно. Отец заступился за меня, ударил его, — шёпотом закончила я. Перебирая пальцами, опустила глаза, мои щеки горели от стыда.
Я согрешила, соврала.
— Адель, зачем ты врёшь? — чувствовала взгляд Адама на себе.
— Вы видите? Моя дочь боится его! Она очень скромная, порядочная и не позволит никому такие вольности. Я вынужден был защищать её. Я отец!
— Он запугал её! Я уверен! — кричал Адам. — Вы должны помочь Адель!
— Выйдете. Я допрошу Адель, — один на один? Посмотрела на полицейского. Я ещё раз врать буду?
— Я требую принять встречное заявление о домогательстве, — начал отец.
— Что?! — возмутился Адам. — Вы из меня насильника будете делать?