Исповедь черного человека
Шрифт:
— А что же тогда? — Хрущев глянул испытующе. — Может, вы какое лабораторное животное посадите во второй спутник? Морскую свинку? Обезьянку?
Королев еле уловимо поморщился. Он и сам много раз обдумывал и обговаривал с соратниками непростой вопрос, на каких животных следует отрабатывать заатмосферные полеты. Вон, «американы» (как называл своих заокеанских коллег-соперников Королев) выбрали в качестве подопытных именно обезьян. Но помимо чисто практических сложностей — ну не водятся на территории СССР обезьяны! — чувствовал Сергей Павлович, что запуск на орбиту именно обезьянки
— А может, лучше собаку? — сказал Королев с видом, будто Хрущев сам, вот прямо сейчас, только что натолкнул его на эту мысль.
— Правильно! — ухватился за идею председатель Совмина. — Именно собачку! Какого-нибудь Верного или Дружка.
— Девочку, — сказал главный конструктор.
— Что? — не понял Хрущев.
— Я говорю, Никита Сергеевич, собачка должна быть женского пола. Они смышленее кобелей. К тому же в случае с сучками значительно легче решаются вопросы ассенизации.
— Что ж, тебе видней, Сергей Палыч. Пусть будет, так сказать, сучка. Только найдите какую-нибудь животину посимпатичней и посмышленей. И не болонку какую-нибудь. Не таксу. Дворовую псину возьмите. Мы ведь тут тоже не аристократы. Вышли, понимаете ли, все из народа.
— Уже готовим собак к запуску, и именно дворовых.
— И назовите поизящней, чтоб никаких Кабыздохов.
На совещании никак не обсуждался вопрос, каким образом будет возвращено с орбиты первое живое существо, запущенное в безвоздушное пространство. Молчаливо предполагалось, что — никак. Собачки — что ж! Их сам, извините за выражение, господь бог создал и велел им жертвовать собой ради интересов науки. А что? Ихним, сукиным, отцам и матерям легче было, когда они на фашистские минные поля шли?
Итак, числа седьмого или восьмого октября пятьдесят седьмого года на самом верху было принято решение запустить второй искусственный спутник Земли в срок до седьмого ноября текущего года. Подготовить запуск спутника меньше чем за месяц — невозможно, нереально, немыслимо. Наверное, подписаться на это мог только такой неисправимый романтик и пассионарий, как Королев. И то только потому, что вся его предыдущая жизнь словно бы создавала платформу, с которой этот второй спутник стартовал. Многие уже существовавшие наработки тогда пошли в ход.
Ученые и инженеры в том октябре работали с колес, по эскизам. Многие, и в ОКБ-1, и у смежников, не уходили домой даже ночью. Спали у кульманов, рабочих столов, испытательных стендов и станков.
И третьего ноября, в воскресенье, на рассвете, как раз в то самое время, когда Галя и Жанна на генеральской «Победе» подъезжали к своему общежитию, в СССР с полигона НИИП-5 в Тюратаме (Казахская ССР) был запущен второй искусственный спутник. На его борту находилась беспородная дворняжка по кличке Лайка.
Назад она, разумеется, не вернулась.
Несмотря на то что на станции имелась телеметрия и данные передавались на Землю, до сих пор не опубликованы доподлинные сведения о том, как и когда в точности скончалась эта первая
Никто, разумеется, дворнягу не усыплял. Сейчас считается, что она погибла на первых же витках полета от удушья и перегрева. Говорят, где-то в архивах имеются аудиозаписи агонии Лайки. Предать их гласности никто не спешит.
По итогам пятьдесят седьмого года пятеро работников ОКБ-1 получили звание Героя Социалистического Труда. Академику Королеву (у него уже была звезда) вручили в тот раз Ленинскую премию.
Но тогда, в конце пятьдесят седьмого, никто ни в стране, ни в мире еще никакого Королева не знал.
Как не был никому известен лейтенант Гагарин, только что в ту пору получивший свои первые погоны в Оренбургском училище летчиков. И ткачиха Терешкова с ярославского комбината технических тканей «Красный перекоп» не была никому ведома. И молодой пилот Леонов, тоже только что окончивший летное училище в Чугуеве.
Они даже не подозревали, что когда-нибудь все вместе встретятся. И что имена их станут известны на весь мир.
Глава четвертая
Владик
Ноябрь 1957 года
Мамочку Владик встречал на Казанском вокзале.
Она прибыла — махала ему из купе. Такая красивая и молодая, особенно за пыльным вагонным стеклом: незаметны были морщинки и мелкие дефекты кожи. Помахивая кистью руки, она зазвала сына в вагон. Он запрыгнул внутрь, извиняясь, прошел по узкому коридору навстречу людскому потоку. С мамочкой в купе как раз прощался военный — полковник, надевал свою папаху.
— Все-таки разрешите, Антонина Дмитриевна, я вам помогу, — убеждал даму офицер. — Меня встречают ординарец и машина. Я буду счастлив довезти вас до места назначения.
Владик почувствовал одновременно и ревность, и гордость за маменьку. Несмотря на свои немолодые (как думал студент) лета, она до сих пор производила оглушительное впечатление на мужчин. При том вела себя с сильным полом исключительно корректно: никакого панибратства или, упаси бог, амикошонства. Ухаживания со стороны посторонних ею дозволялись, однако предельно вежливые и интеллигентные: обращение на «вы», по имени-отчеству, разговоры об искусстве, театре и книжных новинках. Никакого спиртного ни в каких видах. Мамочка у Владика была весьма строгих правил.
— Нет-нет, Игорь Викторович, меня встречает сын — а вот и он, познакомьтесь! — мы с ним прекрасно доберемся сами.
— Что ж, очень жаль. Где вы планируете остановиться?
— В гостинице «Золотой колос».
— Я вас найду. Честь имею.
Военный — судя по повадкам, явно не строевик из провинции, а какой-то столичный чин из Минобороны или Генштаба — коротко пожал Владику руку и откланялся. Владик наконец-то смог обнять маму. Пахло от нее так же, как в детстве. Прекрасный, полузабытый запах!