Исповедь черного человека
Шрифт:
Тут заиграл оркестр. Владик выпил еще коньяка и пригласил маму. Генерал со своей дамой не танцевали. Солист оркестра, словно отдавая дань сидевшим за столиком среднеазиатским баям, запел:
Я встрэтил дэвушку, Полумесяцем бровь, На щечке родинка, А в глазах любовь…Мелодия кончилась. Проводив маму за столик, молодой человек раздухарился и молвил: извини, ма, я тебя покину на пару минут. А когда оркестр заиграл снова, теперь «Подмосковные
Жанна оказалась не против, и парочка студентов закружилась в вальсе. Владик танцевал не худо. Коньяк, великолепный зал и красавица рядом воздействовали на него: он чувствовал себя в ударе, язык развязался, ни грамма застенчивости!
Напомнил девушке, что они знакомы.
— Что вы говорите?
Тогда он подсказал, при каких обстоятельствах они встречались: Бийск, целина, спутник. Девчонка в ответ посмотрела на него пристально:
— Что же это вы: бросили свою даму? Она сидит, скучает?
— Это не дама, а мама. А вы здесь с отцом?
— Почти, — девушка усмехнулась.
— Может, вам нужна помощь?
— Какого рода?
— Умчать вас отсюда на лихом коне.
— Не выйдет. Мой спутник — летчик, он вас все равно настигнет, товарищ джигит. Аэроплан быстрее колхозной кобылы.
— Вы знаете, по возрасту вашему спутнику больше подходит моя мама. Я бы мог их познакомить. Она как раз временно не замужем. А мы тогда составим пару с вами.
— Ах, оставьте, вы очень назойливы и лезете не в свое дело, — рассердилась девушка.
— А как поживает ваша подруга? — сменил тему Владик. — Как ее звали — Галя? С кем встречается она? С маршалом?
— Ни с кем она не встречается. Могли бы взять да приехать к ней, раз она вас так интересует.
В течение всего танца генерал ревниво на них поглядывал.
После того как Владислав вернул даму к столику, парочка довольно быстро расплатилась и ушла.
Вскоре засобирались и мама с сыном. Когда они покинули ресторан, вздохнули с облегчением. Здесь, на улице, в морозной сини, они наконец-то смогут поговорить свободно, без оглядок на возможную нескромную прослушку. Правда, холодновато было — но какому же русскому раздольному разговору может помешать мороз!
Первым делом Владислав взял с матери строгое обещание ни с кем, даже с бабушкой и Аркадием Матвеичем, информацией, что он ей сейчас доверит, не делиться. А потом выпалил, что его приглашают на работу — причем уже сейчас, на пятом курсе — техником, на полставки. А в будущем обещают, что он и преддипломную практику в том КБ пройдет, и диплом напишет. И даже, может быть, в итоге получит туда распределение!
— А куда конкретно, ты можешь сказать?
— В Подмосковье, в Подлипки. В секретное КБ, как раз то, что занимается нашими спутниками.
Дополнительно оглянулся — никто не слышит? — и зашептал матери на ушко:
— Мне удалось узнать, что там главным конструктором работает Герой Соцтруда академик Королев Сергей Павлович — он уже мое заявление о приеме на работу, говорят, подписал!
Мама ахнула, но, как оказалось, совсем не по поводу трудовых достижений сына. Особенное впечатление на нее
— Королев?! Серенчик?! Не может быть!
— Ты что, знаешь его?! — вытаращился парень.
Мама ничего не отвечала, только пораженно мотала головой.
— Я так и думала. Вы — встретились! А я ведь!.. Я у него работала. Тогда, еще до твоего рождения. В тридцатые годы.
— Ты?! Как? У Королева?! Ты мне никогда ничего не говорила!
— Как тут расскажешь, сынок! Ты же сам знаешь — секретность. Мы ведь и тогда подписки о неразглашении давали. И в ГИРДе, и потом в Ракетном НИИ. А я думала, что Серенечка наш давно погиб — в лагерях. (Мы его с девчонками Серенчиком тогда звали — он ведь чуть не моложе нас был, только институт окончил, как ты сейчас.) Серенчик, Серенчик, как хорошо, что ты жив! А я-то думала — погиб. Как и Валя Глушко, думала, расстрелян, и другие наши ребята. Как руководители института, нашего РНИИ, в ту пору погибли. Их ведь всех взяли тогда, в тридцать седьмом и тридцать восьмом. Сперва Клейменова, Лангемака… Потом и остальных. Я удрала из Москвы, даже не дожидаясь, когда возьмут Глушко и Королева. У меня ведь ты, маленький, уже в ту пору рос, я никак не могла позволить себе погибнуть. Я и смоталась, даже заявление об увольнении не написала — взяла вас обоих с бабушкой в охапку, бросилась на вокзал и в Энск уехала!
Владик, конечно, знал, что до войны, когда он был совсем маленьким, мама жила в Москве, что работала здесь, в столице, но вот где она тогда работала и чем занималась — об этом она никогда не говорила. Да сын, откровенно говоря, никогда и не расспрашивал.
О! Теперь становилось понятно многое! Почему, к примеру, так много у мамы книг, посвященных межпланетным путешествиям: чуть не весь изданный Циолковский, и Рынин, другие научно-популярные издания! И множество фантастики: Александр Беляев, к примеру. И не что-нибудь, а именно «Из пушки на Луну» стала у маленького Владика любимейшей книгой Жюля Верна. Он раньше думал, что своей тягою к звездам и будущей профессией он обязан только книжкам. А это, оказывается, наследственное! Он впитал свое призвание, в буквальном смысле, с молоком матери!
— Серенчик Королев… — мама задумчиво помотала головой. — Вон он где. Сергей Павлович. Вот что, оказывается, учудил! Он не просто выжил в лагерях — он теперь спутник запустил! Да, как же ему повезло! Как я все теперь понимаю!
По странному стечению обстоятельств они как раз мимо только что открытого универмага «Детский мир» подходили к Лубянке — или, как она тогда называлась, площади Дзержинского. Здание бывшего страхового общества «Россия» возвышалось над ними, светилось несколькими бессонными окнами. И хоть не было теперь в нем ни Ежова, ни Берии, все равно главная контора ЧК-НКВД невольно внушала почтение и страх.
Мама всегда верила — и Владику говорила, что имеет значение не только что сказано и каким тоном произнесено, но и где ведется разговор. Вот и теперь: видать, не случайно виток пешеходной беседы вывел их именно к Лубянке.
— Мама, расскажи про ту твою, старую работу! Мы, оказывается, коллеги? Вот здорово!
— Ах, что там говорить! Все мы были такими молодыми! Большинству было по двадцать, максимум двадцать пять лет. И мне, и Королеву. Один только Фридель был старше всех…
— Фридель?