Шрифт:
Глава 1. Кто я такой
На стук колес поезда я уже не обращаю никакого внимания. Во мне наступило то самое состояние, когда их монотонный звук, постоянный, от которого никак невозможно избавиться, уже не радует своей непривычностью, но и не раздражает, оттого что просто надоел и хочется, наконец, закончить свое путешествие.
В продолжающейся поездке я пребываю уже почти двенадцать часов, рано проснулся, когда все мои близкие еще спят, и утешаю себя тем, что смотрю в огромное окно плацкартного вагона, пейзаж в котором постоянно меняется и оттого не дает мне скучать какое-то время. Яркое утреннее солнце, свет которого настойчиво и ослепительно бьет с противоположной стороны, создает в оконном стекле, что рядом со мной, блики, отражающие мое лицо. Они длятся совсем недолго и исчезают, проносясь мимо меня, от одной стороны к другой, на крохотное мгновение времени, улавливая то самое выражение
Подумав об этом, я перестаю показывать в проплывающих оконных солнечных бликах звериный оскал и начинаю хмурить брови, будто мне перестает нравиться мое путешествие на поезде. Мое лицо при этом приобретает столь серьезный вид, который любой человек назовет либо занудным, либо принадлежащим чрезмерно придирчивому контролеру, каким следует быть только тому, кто проверяет билеты на входе в заведение типа театра или кинотеатра. Именно так выглядела поездная стюардесса, которых в железнодорожном деле именуют проводницами и, которая подолгу всматривалась в наши проездные документы, сверяя сквозь заляпанные до предела стекла очков данные паспортов и того, что было отпечатано на билетах. Ее пристальное внимание, демонстративно въедливое чтение имен и фамилий, серий и номеров паспортов длилось столь долго, что пассажиры в создавшейся из-за этого очереди начали роптать на то, что у соседних вагонов уже давно всех проверили и запустили на свои места. На это «наша» стюардесса ответила на редкость занудным голосом, что не надо ее учить работать. А потом она добавила, будто сосредоточена сейчас на нашей же безопасности, которая может пострадать от того что в одном единственном билете будет допущена «существенно важная» опечатка, наличие которой испортит нам всю поездку. Кстати, снова добавила она в адрес пассажиров, что оная может вовсе не состояться по той же причине.
Этот аргумент, на фоне безупречно подогнанной по несуразной, с множеством излишних выпуклостей фигуре, со втянутой по самые плечи головой, с прищуренными так глазами, что совсем не было видно зрачков, спрятанных за мутные стекла очков, звучал монолитным заключением с поставленной в конце жирной точкой.
Но все же ропот потенциальных пассажиров поданного поезда, подкрепивших свое право на поездку наличием проездных документов с уплаченными за них деньгами, сделал свое дело. Едва попытавшаяся взять верх над увеличивающейся по численности толпой людей, жаждущих в ближайшие несколько часов попасть из пункта «А» в пункт «Б» по железной дороге, вагонная стюардесса сняла очки. Затем она открыла рот для громогласного крика уполномоченного лица, обладающего почти неограниченной в ее положении властью, как ее тихо сменила куда более улыбчивая и доброжелательная на вид коллега. Все произошло столь быстро и незаметно, что очередь из кандидатов на поездку почти не заметила подвоха и очень быстро успокоилась, увидев, что проверка проездных документов ускорилась до рекордных показателей по времени. Свалившаяся на людей тишина моментально превратила их из очереди в поток, который перестал стоять на месте и возмущенно гудеть, а влился в тесное пространство плацкартного вагона, освободив платформу для следующих путешественников.
Оказавшись в числе первых и единственных счастливчиков, которым выпала огромная честь стать клиентами вагонной стюардессы, обладавшей чудной фигурой с выпуклостями и очками с почти непрозрачными стеклами, я стал ждать ее появления в нашем отсеке плацкартного вагона, что непременно должно было состояться для второй очереди проверки проездных документов. Однако этого не случилось. Долгожданной встречи с желанной и очень интересной во всех критериях внешности и манеры поведения дамой не произошло. Более того, она не появилась и потом, когда ее доброжелательная коллега обошла всех пассажиров, снабдила горячем чаем пожелавших его и ответила на вопросы самых взволнованных. Не было ее и потом, когда все начинали готовиться ко сну, залезали на свои верхние и ложились, соответственно, на нижние полки, ворчали и желали друг другу самых добрых и сладких снов. Не появилась она в вагоне и утром, когда о ее существовании, казалось, все уже благополучно забыли, погрузившись в просмотр навязанных сновидений или занявшись тем, что обычно следует после пробуждения, будь то утренний моцион или простое наблюдение забортного пейзажа.
Как и все, давно смирившись с загадочным исчезновением чудо-стюардессы, мастерски создавшей своей медлительностью едва ли не
Даже я, в свои четырнадцать лет, имея зрение в минус два с половиной на оба глаза, отчего был вынужден пользоваться очками по необходимости, старался всегда следить за чистотой их стекол. В чем я невольно оставался солидарен с чудо-стюардессой, так это была моя привычка сильно и отчаянно щуриться при желании что-либо разглядеть без очков, с невольным созданием на своем лице гримасы, изображавшей массу складок на лбу и щеках, широко открытой ротовой полостью и выпячиванием вперед сразу всех зубов. Выражение моей физиономии в этом случае становилось столь комичным, что моя мама, дабы избавить меня от гримасы, изображение которой уже вошло в привычку, стала пародировать меня. Как только я складывал свое лицо в массу кожных складок, вытягивал в ниточки веки, открывал рот и скалил свои желтые зубы, она начинала демонстрировать то же самое, только уже передо мной, чтобы я все это видел. Мотив тому был простым. Мама воспитывала во мне лучшие человеческие качества и приучала меня к культурному поведению на людях.
Конечно, я на такие методы начинал обижаться, дул свои пухлые губы и даже хныкал поначалу. Но все это закончилось, когда совершенно случайно мимо меня проехала легковая машина, за рулем которой находился вполне себе нормальный пожилой организм мужского пола. Так бы он и миновал меня, если бы почти не наехал на мое юное тельце, голова которого оказалась в этот момент столь невнимательна, что подвергла его опасности, едва не пустив под колеса проезжавшего по двору автомобиля. Внезапно придя в себя от несостоявшегося столкновения, я попал взглядом прямо на водителя, не обратившего в свою очередь на меня никакого внимания, который смотрел только вперед и при этом делал со своим лицом именно то, что обычно показывала мне моя мама, когда я начинал пытаться разглядеть что-либо вдалеке.
Огромная мужская голова в напяленных на нее очках делала то же самое. Рот на лице был распахнут во всю ширь. Желтые зубы оголены и сложены в страшный оскал. Подбородок полнят на небывалую высоту. Нос от этого задран вверх, а посаженные на его кончик очки с заляпанными стеклами показывали щуренным в ниточку глазам что-то впереди перед машиной. Сам водитель крепко вцепился руками в руль и оставался в таком неподвижном положении до тех пор, пока ему не понадобилось сбросить скорость перед поворотом и посмотреть по сторонам.
Потрясенный воочию увиденным ужасом гримасы на человеческом лице, которое никак нельзя было назвать комичным или страшным, я буквально автоматически утратил свою прежнюю привычку. Теперь, чтобы посмотреть на то, что мне не позволяет хорошо увидеть моя близорукость, я начинал контролировать свою мимику, стараясь держать мышцы лица абсолютно расслабленными. Затем я украдкой смотрел по сторонам, как будто проверял наличие засады из псевдо доброжелателей и лиц, искавших повод, чтобы посмеяться надо мной. И только потом, приучив себя немного опускать голову вниз, смотрел вперед и тогда щурил глаза. Второй моей привычкой стало постоянное ношение очков в кармане. Вернее, пластикового футляра, в который я складывал их при отсутствии необходимости в использовании.
Очкарики поймут меня.
Продолжая убивать время, пока моя мама, сестра и большинство других пассажиров нашего вагона все еще наслаждались сном и не торопились пробуждаться, несмотря на довольно поздние для этого утренние часы, я ловил свое пробегающее по оконному стеклу отражение. Всякий раз, когда оно должно было в нем появиться и промчать мимо меня в такт следования поезда мимо расставленных вдоль железной дороги столбов, я заранее готовил новую гримасу и старался рассмотреть ее в стекле в ту секунду, что была отпущена мне скоростью движения состава.
Это занятие мне скоро наскучило. Гримасы мои оттого становились злее, делались страшнее, а я выдавал их так, что едва не бился лицом о поверхность оконного стекла. В один из таких моментов я случайно отвлекся на пробегавшего с шумом по вагону пассажира, что позволило мне краем глаза заметить за собой настоящую слежку.
На уже сложенной в походное положение нижней боковой полке в соседнем пассажирском отсеке сидела и с улыбкой смотрела на меня очень некрасивая девушка. Она была столь нехороша лицом, что ее в пору было назвать страшной, ну или хотя бы страшненькой. На «симпатичную» она никак не тянула. Ее даже нельзя было назвать серой мышкой. Не годилось для нее и «простушка» или как там еще можно классифицировать по рангу женскую красоту. Эта девушка была именно страшной. После данного определения следовали, на мой все же мужской взгляд, наименования «страшная», потом «крокодил», далее «уродина». Ее назвал бы именно «страшной».