Исповедь моего сердца
Шрифт:
Как силен он сам, как должен быть силен Дэриан.
— В прошлом нас, Лихтов, обманом лишили того, что причитается нам по рождению, — горячо восклицает Абрахам, — но будущее принадлежит нам, клянусь.
Да, это прекрасное время, многообещающее: большинство горожан, словно завороженные (страхом, пугающим обаянием), устремляют взоры через Атлантический океан, утратив бдительность в том, что касается окружающей их жизни. Это эпоха больших планов, быть может, слишком многих планов; нужно сузить поле обзора, нужно продвигаться медленно, хитро, осторожно… Осенью 1914 года, будучи учеником Вандерпоэлской мужской академии, Дэриан Лихт имеет возможность — при желании воспользоваться ею — подружиться с сыновьями, внуками, племянниками и юными кузенами таких прославленных американцев, как Ф. Огастас Хайнце, Эдвард X. Гарриман, Элиас Шриксдейл, Стайвесант Шриксдейл, контр-адмирал Робли Эванс (Воинственный Боб), Элфред Гвинн Вандербильт, преподобный Корнелиус Кроуэн, Дж. П. Морган. Когда Дэриан заявляет,
— Важно самомуим понравиться, мой дорогой.
Несмотря на мрачный вид новоготических гранитных зданий и печально известную воинственную атмосферу, царящую в классах, дортуарах и на игровых площадках академии, преподавание там поставлено превосходно, потому что, как объясняет Дэриану Абрахам Лихт, это одна из старейших в Соединенных Штатах частных школ, основанная еще в 1721 году, — точная копия Харроу, хотя здесь больше играют в американский футбол, чем в регби, и мальчиков не заставляют по воскресеньям носить галстуки и цилиндры; а среди выпускников академии столько выдающихся (в области бизнеса, политики, религии) людей, что устанешь перечислять имена.
Само упоминание Вандерпоэла (так же как Гарварда, Принстона, Йеля) в определенных кругах дает бесценное преимущество.
— Поэтому о высокой плате за обучение жалеть не приходится, когда речь идет о твоем образовании.
Дэриан не хотел покидать Мюркирк, не хотел поступать в Вандерпоэл, несмотря на его репутацию; сам вид старых, величественных, неприступных корпусов школы угнетал его. Ему казалось, что вдали от Мюркирка он навсегда потеряет мать, утратит собственную душу, что он как минимум будет тосковать по дому. Тем не менее, оказавшись в своей аскетической комнате на третьем этаже казарменного общежития, фамильярно именуемого учениками «Фишем» (на фронтоне корпуса на самом деле значилось: «Маркус-Фиш-Холл, 1844»), которую он делил с четвероклассником по фамилии Сэттерли, иногда жестоким, иногда снисходительным, иногда неожиданно дружелюбным, а то и приставучим, Дэриан обнаружил, что, независимо ни от чего, ему здесь в общем-то хорошо . Потому что Мюркирк остается моей музыкой, и я могу оказаться там в любой момент, когда захочу. Даже тишина — это разновидность музыки.Соученики, похоже, уважали его, хотя и не любили; в нем было упрямство, обескураживавшее даже драчунов, — бич подобных частных учебных заведений.
— Но, Дэриан, ты должен постараться завязать с ними дружбу из практических соображений, — учит его отец, — а не отдаваться на волю слепого случая. Ты должен сознательно прилагать усилия, как это делаем все мы. — Отец постукивает пальцами по столу, ногти у него желтые от никотина, суставы припухли.
— Да, папа. Наверное.
— Это не всегда легко: придется проглотить врожденную лихтовскую гордость и поступиться своими симпатиями.
— Да, папа. Наверное.
— Этот Сэттерли довольно обаятелен, хотя и груб… но он всего лишь какой-то балтиморец. А как насчет внука мистера Моргана? Или внука мистера Гарримана?.. Директор рассказывал мне, что в футбольной команде его считают героем. Или тот парень, Сьюэлл, кажется, Родди Сьюэлл, племянник жены покойного Роланда Шриксдейла Второго из Филадельфии. Он тоже, говорят, увлекается музыкой, хотя и несколько эксцентричен. Не хмурься, Дэриан, не делай такой раздраженный вид! Твой отец проведет тебя по опасным водам. — Абрахам делает паузу, испытующе смотрит на сына, одобрительно улыбается, замечая в мелких утонченных чертах его лица сходство с собой. — Ты должен вырабатывать в себе индивидуальность, а не просто плыть по течению. Ты понимаешь, что я имею в виду под понятием «индивидуальность»?
— Да, папа. Думаю, что понимаю.
— Тогда скажи мне: что такое «индивидуальность»?
— Ну, это манера… говорить? Смеяться? Быть счастливым, или печальным, или…
Голос Дэриана затихает, сходит на нет, он в смятении начинает, как отец, постукивать по столу своими нервными неуверенными пальцами, ударяя по невидимым и немым клавишам.
— «Индивидуальность» — это призрачная аура, которая окружает человека, а не то, что он есть на самом деле, — объясняет отец. — Это своего рода облачение, такое же, как одежда: теплое в холодную погоду, более легкое в теплый день. Вот твоя сестра Миллисент — сам дьявол по части создания «индивидуальности», она могла бы даже своего старика отца обучить кое-каким трюкам! Нет, сынок, — быстро перебивает он, заметив, что Дэриан собирается спросить его о Милли: что сталось с Милли, почему он так давно не видел ее и где его братья, которых он обожает, Терстон и Лайша. — Мы сейчас говорим о тебе.Тебе недостает умения в том, что называется человеческими отношениями — поведением в обществе, — недостает индивидуальности. Директор, с которым мы легко сошлись за бренди и сигарами, утверждает, что ты «тихий», «прямой», «добрый, вежливый, умный» мальчик, которого «все любят», но я без труда понял, что больше ему сказать о тебе нечего. Дэриан, ты человек, которому недостает индивидуальности. Чтобы исправить положение, понаблюдай за мальчиками из старших классов, за теми, что пользуются наибольшей популярностью. Обрати внимание на то, как каждый из них выработал свой определенный стиль поведения: каждый говорит, смеется, улыбается, ходит
Дэриану хочется вопить. Выкрикивать непристойности. Молотить кулаками, выстукивать ногами по полу и по столу какое-нибудь бешеное стаккато. Перевернуть отцовскую лампу с абажуром из цветного стекла, изорвать в клочья бумаги, разбросанные по его письменному столу. Но вместо этого он закусывает нижнюю губу и мысленно обрушивает бурные аккорды на басовую и дискантовую части клавиатуры, музыка звучит у него в ушах так громко, что ему кажется странным, как отец может не слышать ее. Лицо у него горит, вид несчастный, невидящий взор опущен долу.
Абрахам Лихт вздыхает, на него вдруг наваливается усталость, однако он по-отцовски кладет руку на плечо Дэриана:
— Ладно, сынок. Хочешь — не хочешь, но в конце концов ты этому все равно научишься. Потому что именно это и есть то, что мы подразумеваем, когда говорим «жизнь».
— Здравствуйте, сэр. Для меня большая честь познакомиться с вами.
Дэриан внутренне содрогается, наблюдая за нарочито бурным поведением отца на публике: то, как он жмет руку доктору Мичу, глядя директору прямо в глаза, словно они с ним давние и близкие друзья; то, как он подносит к губам затянутую в перчатку руку миссис Мич и почти — но не совсем — прикасается к ней губами, бормоча «Enchant'e, madame» [23] . Однако никто не обижается. Никому и в голову не приходит, что Абрахам Лихт может быть неискренним, что он, вероятно, даже насмехается над ними. Ведь он так горячо интересуется всем, что касается Вандерпоэла, и он такой обаятельный.
23
Я восхищен, мадам (фр.) — обычная форма вежливости вроде «рад познакомиться».
Мичи, обычно чопорные и надменные, заместитель директора Данн со своими узкими безрадостными глазками, капеллан, вечно озабоченный тем, что ученики недостаточно уважают его, староста класса, учителя, мальчики, всегда шаловливые, насмешничающие, ребячливые, непоседливые, — все эти люди, такие разные, одинаково подпадают под обаяние Абрахама Лихта и соперничают за его благосклонное внимание. Дэриан не знает, стыдиться ему или радоваться тому, как легко отец завоевывает сердца таких сложных вандерпоэлских персонажей, как Филбрик, учитель латыни, Коуэн, преподаватель естественных наук, считающий себя истинным джентльменом, как высохший маленький желтушный Мосли, учитель математики, язвительного остроумия и «удивленных» замечаний которого по поводу греховности человеческой натуры побаиваются даже самые отчаянные мальчишки… Эти люди напоминают безводные, унылые, тусклые планеты, на мгновение вспыхнувшие отраженным светом сияющего солнца — Абрахама Лихта.
«Интересно, — думает Дэриан, — от меня-то они чего хотят?»
Потому что ему кажется, будто все эти люди с улыбкой переводят взгляд с Абрахама Лихта на него, потом снова на Абрахама Лихта, стараясь отыскать скрытое сходство. То, что раньше принималось за робость Дэриана, впредь будет считаться сдержанностью, скрытностью и самоуверенностью. Проявлением в сыне отцовской силы.
Доктор Мич настаивает на том, чтобы лично устроить для Абрахама Лихта экскурсию по академии: показать ему почтенный старинный Рутледж-Холл, новую (построенную только в 1896 году) часовню, прогуляться вокруг игровых полей (на которых одноклассники Дэриана играют в буйный, безо всякого судейства футбол), даже посетить краснокирпичную больницу, где Дэриан с его слабой грудью проводит изрядное количество времени и где расположенная к нему школьная медсестра даже отвела ему постоянную, «его» кровать. Абрахам восхищается величественной и в то же время демократичной планировкой школы, которая представляется ему, по его собственным словам, более рациональной, чем планировка Харроу, где он в свое время проучился два года, он высоко оценивает недавно построенный Фрик-Холл — дар богатого выпускника, как оказалось, его гарвардского однокурсника; он проявляет горячий интерес к несколько убогой обстановке дортуаров и намекает, что хотел бы когда-нибудь «сделать дар» Фиш-Холлу, в котором живет его сын; его веселит и забавляет вид комнаты Дэриана и Сэттерли — тускло освещенной, с низким потолком и комичными кроватями, точнее, койками, которые откидываются от стены на пружинах. «Вижу, здесь нет места для подростковой самоозабоченности», — смеется он. Они с Сэттерли обмениваются шутками; они с Сэттерли прекрасно понимают друг друга; они с Сэттерли, можно сказать, естественно составляют команду. Вот такого бы мальчика мне в сыновья! — так, с легкой примесью ревности, истолковывает Дэриан восхищенную улыбку отца.