Исповедь молодой девушки
Шрифт:
— Да, и еще обо всем, что меня окружает: о доме, где выросла, о воспоминаниях детства, обо всех ничтожнейших мелочах вокруг, потому что на них запечатлен образ бабушки… Но вам-то что до этого? Вы сами сказали, что вас это нисколько не трогает. Я ведь понимаю, что больше не пользуюсь вашей благосклонностью, так как смотрю на вещи иначе, чем вы, и не принимаю ваших советов. И, по-моему, о моих делах вам лучше говорить с господином Бартезом и Фрюмансом, а со мною ограничиться болтовней о погоде.
— Послушайте, кончим с этим, — сказал Мак-Аллан, вставая. — Любите вы обеспеченную жизнь, роскошь, свой край, своих друзей? Хотите, чтобы у вас не оспаривали Бельомбр? Откажитесь от имени
— У де Валанжи никогда не было титула. Я не могу отказаться от того, что мне не принадлежит.
— Ну, а имя? Сколько вы за него хотите?
— Нисколько! — воскликнула я вне себя, забыв о всех своих обещаниях господину Бартезу. — Пусть у меня отнимут его, если смогут, но никогда в жизни я не пойду на такую низость, никогда не стану торговать тем, что завещано мне бабушкой!
— Вот видите! — засмеялся Мак-Аллан, потирая руки и словно радуясь тому, что наконец принудил меня высказаться напрямик.
В эту минуту он показался мне таким безжалостным, таким неумолимым, что я решила уйти, и встала. Я сердилась на Женни и Фрюманса, — зачем они оставили меня наедине с моим врагом? Как это неуместно, а главное, неосторожно — все ведь прекрасно знают, что я не умею долго сдерживать обиду, если во мне задето чувство собственного достоинства, и проявлять осторожность, если меня оскорбляют!
— Мадемуазель де Валанжи, — почтительно и даже смиренно продолжал Мак-Аллан, — прошу вас, не жалейте о том, что были со мной откровенны. Я рад, что у вас вырвался этот крик сердца и совести, и немедленно начну действовать.
— Значит, война объявлена?
— Напротив. Теперь я вижу, какого уважения, какой приязни вы достойны, и надеюсь добиться мира. Вы знаете, что только об этом я и хлопочу, и сами дали мне неделю отсрочки для первой попытки.
— Почему же вы сказали, что моя судьба вам безразлична?
— Вы неправильно меня поняли. Впрочем, я должен был это предвидеть.
— Тогда объяснитесь.
— Попробуйте догадаться.
— Я не сильна в догадках.
— Да, для этого в вас слишком много от ангела и недостаточно от женщины.
Тут наконец появился Фрюманс, но если раньше я с нетерпением ждала его, то теперь подумала, что он пришел слишком рано: повремени он, и, быть может, мой странный противник исповедовался бы мне во всем. Фрюманс вполголоса спросил у него:
— Ну как, сказали вы?..
— Нет, еще не время, — так же тихо ответил тот.
Когда мы прощались, Фрюманс и Мак-Аллан опять обменялись какими-то непонятными мне намеками: Фрюманс хотел проводить нас с Женни и по дороге что-то объяснить, но Мак-Аллан возражал против этого. Одержал верх, видимо, адвокат, и мы уехали одни.
Я была заинтригована, но Женни, судя по всему, куда более осведомленная, чем я, не пожелала меня просветить. При всей своей наивности я все же заметила, что Мак-Аллан пытается ухаживать за мной, но мое постыдное заблуждение насчет чувств Фрюманса не только научило меня скромности, но и заставило впасть в противоположную крайность. К тому же, когда Фрюманс был у нас в последний раз, он говорил, что Мак-Аллан не то пьян, не то безумен, а потом написал Женни многозначительные слова: «Но горе ему, если это ловушка!» Так мог ли Фрюманс, не уверенный в разуме и порядочности этого человека, тут же благословить его притязания на мою руку? Разумеется, нет, ничего такого и быть не может, решила я, и без труда и сожалений выбросила эти мысли из головы.
LIV
Через два дня я встретила Мак-Аллана на прогулке. Я была одна, забрела довольно далеко от дома, и мне не хотелось вступать с ним в разговор. Притворившись, что не вижу его, хотя мы
На следующий день я шла вверх по Дарденне глубоким оврагом, который упирается в Зеленую залу и всегда безлюден, потому что для прогулок тропинка там неудобна — либо выбита, либо завалена камнями. Меня поразило, что на нее — то прямо мне под ноги, то сразу за моей спиной — все время сыплется песок, словно кто-то осторожно пробирается сквозь кустарник по краю оврага. Я начала незаметно приглядываться и обнаружила Мак-Аллана, в свою очередь следившего за мной. Наверно, он надеялся застать меня врасплох за каким-нибудь неподобающим, а то и предосудительным занятием. Я решила позабавиться: сперва заставила идти по неудобнейшей из дорог, потом битый час ожидать, пока, сидя на берегу, я читала какую-то книгу. Домой я вернулась той же тропинкой, зная, что он неотступно идет за мной. Вечером пришло довольно странное письмо от Галатеи. Опускаю бессчетные орфографические ошибки, но в точности сохраняю стиль.
«Дорогая Люсьена, ты думаешь, я тебя забыла, и, может, решила, что больше тебя не люблю, но я по-прежнему твой друг и хочу предупредить о том, что может пойти тебе на пользу. Поверенный твоей мачехи, который два дня жил у нас, я хочу сказать — у доктора, с первого взгляда влюбился в тебя. Так говорит мама. Ему бы думать о выгоде твоей мачехи, а он переметнулся, и они, конечно, рассорятся, потому что она терпеть тебя не может и ни во что не ставит. Этот господин совсем не плох, но одно ему не по вкусу — твоя любовь к Фрюмансу. Он очень ревнует к нему. Когда бы не это, он обязательно женился бы на тебе, и ты сделала бы выгодную партию. Говорят, у него много денег и хорошее положение в английском высшем обществе. И вот я тебе советую поскорей порвать с господином Фрюмансом, который моложе и собой красивее, тут ничего не скажешь, но без гроша в кармане, и ты с ним пропадешь. Послушай совета любящей подруги, которая хочет тебе добра.
P. S. Никому не показывай этого письма, не то мама меня прибьет — зачем я выдала ее тайну. Она очень строга со мной, но я прежде всего хочу добра тебе».
Я показала это письмо Женни, и, дважды внимательно прочитав его, она сказала:
— Глупая записка, но она важнее для вас, чем вы думаете. Я спрячу ее — это ключ ко всем пакостям госпожи Капфорт. Письма с клеветой на вас сочиняла, конечно, она, и теперь мы знаем, что это за клевета. Госпожа Капфорт пустила слух, будто вы стараетесь выйти замуж за Фрюманса. Рано или поздно сплетня дошла бы и до вас, так лучше уж я сама вам все скажу. Я знала и раньше об этой сплетне, да и насчет того, кто ее сочинил, тоже догадывалась.
— Но, при всей склонности госпожи Капфорт придумывать гадости, как ей все-таки могла взбрести в голову такая гадкая мысль?
— Как вам сказать… Вы ведь не подозреваете, что Галатея… Но для чего вам все это знать?
— Что Галатея влюблена во Фрюманса? Давным-давно знаю. Она и сейчас удостаивает меня ревности к нему.
— Значит, дуреха призналась вам? Я-то надеялась — у нее хватит разума промолчать. Госпожа Капфорт прочила — может, и сейчас прочит — Галатею за Мариуса, а он жестоко высмеял девчонку. Галатея не то чтобы злая, она хуже того — глупая. Стоило потянуть ее за язык, она все и выложила — и что любит Фрюманса, и что ревнует его к вам, и что Мариус смеется над ней. Вы, наверно, тоже немножко грешны в этих насмешках?