Исповедь Никола
Шрифт:
— Да, — ответил он, — но как о чем-то давно забытом.
Деларбр не пара ее дочери, продолжала госпожа Лееман. Недавно, добавила она с гордостью, Сара получила новое предложение. Господин де Весгон, давний друг дома, хочет подарить ей двадцать тысяч ливров и тем обеспечить ее будущее; этот почтенный человек поступает так из чисто отеческих чувств, в память о дружбе, которая некогда связывала его с отцом Сары… Но Сара отказывается от денег господина де Весгона, и госпожа Лееман, не в силах побороть ее упрямство, просит Никола помочь ей переубедить дочь, она уверена, что девушка послушается советов такого умного человека.
Никола был неприятно удивлен. Госпожа Лееман пожаловалась на здоровье:
— Что будет с бедной Сарой, если меня не станет? У меня есть опыт, господин Никола: годы идут, красота вянет… эта сумма обеспечила бы Саре небольшую пожизненную ренту, которая, вкупе с тем, что останется после меня, позволила бы ей жить безбедно…
Никола покачал головой, но госпожа Лееман продолжала настаивать, заклиная его дружескими чувствами, которые он питает к ее дочери, и даже предложила познакомить как-нибудь за ужином с господином де Весгоном, дабы он мог убедиться в чистоте побуждений старца.
Никола был уязвлен в самое сердце и всю ночь не сомкнул глаз. Наутро Сара, как обычно, поднялась к нему. Он начал с вопроса о двадцати тысячах ливров и спросил девушку напрямик, может ли она принять эти деньги без ущерба для своей репутации. Сара опустила глаза, густо покраснела, села к Никола на колени и заплакала. Никола умолял ее ответить.
— Ах, если бы вы знали! — простонала она между двумя всхлипами.
— Доверься мне, милое дитя.
— Я так несчастлива!
— Несчастлива? С каких пор и отчего?
— С рождения… Моя мать…
Казалось, Саре трудно говорить.
— Моя мать, — произнесла она наконец, — повинна в смерти моей сестры. Я тогда была совсем ребенком, только и знала, что хохотать да резвиться… С тех пор я сильно переменилась! Мать внушает мне ужас, едва заслышав ее шаги, я начинаю дрожать от страха!
И она рассказала ему о временах, когда они с матерью жили на маленькой улочке в квартале Маре, у столяра. Вдова часто приводила в дом мужчин, всякий раз новых, а девочку отсылала на чердак, где та страдала от холода и даже от голода… Когда Сара слишком громко кричала, мать приходила в ярость, щипала ее, выкручивала ей руки или разбивала в кровь лицо. А однажды на чердак ворвался мужчина, и…
— Бедное дитя! — воскликнул Никола.
— О мой друг! О мой отец! — продолжала Сара, в слезах бросаясь в его объятия. — Я давно поклялась, что никогда не выйду замуж… во всяком случае за человека молодого…
Никола посмотрел на нее с нежностью:
— За человека молодого! А как же юный Деларбр, который несколько месяцев назад бывал здесь… так часто?
— Деларбр, — вздохнула Сара. — Ах! Не стану лгать, я его любила… во всяком случае, так, как может любить несмышленое дитя… но он больше не придет… Я ему все рассказала!
Никола уронил голову на руки, помолчал, потом с горечью воскликнул:
— И он тебя бросил! Не понял, что твоя чистая душа… тысячу раз искупает подлость, жертвой которой ты стала!
Здесь Никола невольно вспомнил госпожу Парангон. Образ этой женщины преследовал его, как рок, и вот он опять возвращался в новом обличье бередить его незаживающую рану. Никола вскочил и в отчаянии заметался по комнате. Сара, не вполне понимавшая его горе, подбежала к нему, усадила и, улыбаясь сквозь слезы, принялась целовать:
— Ах, стоит ли меня жалеть? Стоит ли так отчаиваться? Защитник мой, мой наставник, подумайте сами, разве все это может помешать нашей нежной дружбе? Я не виновата, увы, и вам нечего мне прощать… И потом, если бы Деларбр меня не бросил, разве я сейчас была бы здесь, с вами… у вас в объятиях… разве могла бы болтать с вами, плакать… смеяться?
Она снова села к Никола на колени и, обвив его шею рукой — рукой зрелой женщины, — стала перебирать розовыми пальчиками его густые кудри.
В сердце писателя понемногу возвратился покой, тревога улеглась. Как зачарованный, смотрел он на прекрасные черты девушки.
— Что с вами? — спросила Сара, видя, что он задумался.
Признание, так долго сдерживаемое, сорвалось с его уст:
— Я думаю о тебе, прелестное дитя. Пора наконец сказать: я давно тебя люблю… и все время избегал тебя, боясь твоей молодости и красоты.
— Все время, пока я сама не пришла к тебе однажды утром!
— Что я мог тебе предложить? Сердце, иссохшее от горя… и раскаяния!
— О чем же тебе теперь горевать? Разве теперь твое сердце не покойно?
— Оно никогда еще не билось так сильно… вот послушай.
— Ах! Это, наверно, оттого, что…
— Отчего?
— От любви… — прошептала Сара.
Никола опамятовался; писательский опыт на миг вернул ему силы.
— Нет, — сказал он серьезно, — я питаю к тебе, дитя мое, только искренние и ровные дружеские чувства.
— А если бы я полюбила вас?
— Твоя любовь прошла бы слишком скоро.
Сара потупилась.
— Год тому назад, — продолжал Никола, — я в очередной раз поддался очарованию…
— Чьему? — спросила Сара, быстро вскинув глаза.
— Я был очарован образом, который сам придумал, прихотью воображения, мимолетной, как сон, — я даже надеяться не смел, что сон этот станет явью, — несбыточной мечтой, одной из тех, за которыми я гонялся всю жизнь и которые по воле неисповедимой судьбы иногда сбывались.
— Но что это был за образ? Что за сон?
— Это была ты.
— Боже мой, я!
— Ты бегала по дому, я встречал тебя на лестнице, на улице… ты становилась все взрослее, все прекраснее, по вечерам я иногда заставал тебя на пороге, беседующей с молодым Деларбром…