Исповедь плохой подруги
Шрифт:
Но песик Тимура оказался огромным, гораздо больше, чем я думала (я все еще имею в виду исключительно его собаку).
— Привет, малыш! — сказал Тимур, обращаясь к псине.
Малыш был овчаркой, судя по морде, терьером, судя по длиной кучерявой шерсти и исчадием Ада, судя по бешеным глазам и обильному слюноотделению. Так что я сделала вывод, что это просто дворняжка.
— А как зовут… малыша? — спросила я.
При этом я пятилась в сторону, чтобы малыш не придумал лизать мне ноги, что уже делал с Тимуром.
— Дик.
Я замерла, на мгновение перестав
— Тупое имя, — объявила я.
Тимур сначала нахмурился, а потом понял и сказал:
— Ксюша, я уже и не удивляюсь, что застукал тебя в том магазине. У тебя же мысли вечно об одном…
— Неправда! — сказала я слишком громко, так как Дик рыкнул. — Просто имя реально тупое!
Тимур лишь покачал головой и присел, чтобы быть на одном уровне с собакой.
— Ну, — сказал он, закончив с успокаиванием… Дика. — Располагайся.
Я кивнула и стала разуваться. Дик привлекся моими шнурками и приблизился ко мне. Когда я потеряла бдительность, снимая один кроссовок, он лизнул мне лицо.
Не хотелось орать на всю квартиру, чтобы никого не смущать. Но и сдержаться было крайне трудно. Так что я выдала громкое «фэ», вывалив язык, совсем как Дик.
— Что?.. Фу, Дик! Ты чего творишь?
Тимур стал отчитывать пса, но он лишь радостно вилял хвостом. Я вспомнила, что мне предложили «располагаться» и не стесняясь направилась в ванную.
Комнат в квартире было четыре. Ну, это включая кухню, ванную и коридор. Оставшаяся комната являла занимательное зрелище. Односпальная кровать хоть и была маленькой, но занимала чуть ли не треть пространства. Абсолютно все стены были завешены картинами. Прямо от пола до потолка. Тут были и черно-белые наброски, и картины маслом или акрилом на дорогих полотнах, и акварельные, казалось, полупрозрачные рисунки, и даже несколько черных листов для пастели с будто бы припыленными поверхностями.
Я лишь мельком увидела эту комнату, когда шагала, точнее шагнула, в сторону ванной. Сперва нужно умыться. Я люблю собак, но не их слюну на своем лице.
Ванная была совсем грустная. Включив свет, я даже заметила одного малыша-таракана, который мчал в щель между плитками в стене. На раковине, пожелтевшей от времени и с разводами от краски, лежала одна грустная зубная щетка и огромный тюбик зубной пасты, который тут, наверное, еще с мезозоя.
После умывания я заглянула в зеркало. Лицо чуть раскраснелось, да и волосы не мешало бы причесать. Завязанные в низкий хвост, они все-равно сумели растрепаться и на фоне светлой толстовки торчащие черные волосинки выглядели, как трещины. Но расчески у меня не было, так что оставалось просто провести пальцами по волосам.
Покинув ванную, я направилась в комнату с рисунками. Тимур пришел через несколько минут вместе с чашками чая. Себе он взял щербатую, а мне протянул простую, белую с полустертой надписью, которую я не могла прочесть, как бы ни старалась.
Когда мы уселись, держа в руках чашки со слишком горячим чаем, повисла неловкая пауза. Хотя, может, она была ловкой, ну или самой обычной. Просто мне всегда было неловко, когда
Я глянула на Тимура, он глянул на меня, и я отвела взгляд со скоростью, с которой обычно бежала домой после конца четвертой пары. Конечно же, взгляд тут же упал на картины.
— Это все ты рисовал? — спросила я и уже в следующую секунду поняла, какой тупой этот вопрос.
— Ага, — сказал Тимур чуть приободрившись. — Кстати…
Он поднялся с кровати, на которой мы сидели, и подошел к противоположной стене. Наклонившись, он сгреб с пола несколько ватманов.
— Как тебе? — спросил Тимур, передавая мне листы.
На одном был пейзаж, где изображались две горы, покрытые сочной зеленой травой, и ручей между ними. На второй все было то же самое, только пейзаж был зимним. Я с полминуты всматривалась с картины, пытаясь отыскать в них что-нибудь, что могло бы мне понравиться. Но так ничего и не нашла. Картины были посредственными. Да, неплохо нарисованными, как на оценку моего непрофессионального взгляда, но все же не было в них ничего такого.
— Прикольно, — сказала я, отдавая картины.
— Прикольно? — переспросил Тимур, скривившись.
Он сложил ватманы, глянул на верхний, который оказался снежным пейзажем. А потом вдруг порвал оба одним махом. Сначала на два кусочка потом, сложив их, на четыре, на восемь.
— Что ты делаешь?!
— Рву плохие работы.
— Зачем?
— А что с ними делать?
— Я… — начала я, но тут же захлопнула рот.
Что я хотела сказать? Что картины красивые? Но это не совсем так… Если бы их нарисовал ребенок, то я бы восхищалась, но… Я осмотрела стены. Здесь были сотни рисунков. И вряд ли это все, которые Тимур успел нарисовать за всю жизнь. Тысячи попыток, чтобы прийти к этому. Я глянула под ноги, где осели маленькие кусочки бывших картин. Тимур изодрал их на прямоугольники по пять сантиметров и подбросил, так что они валялись теперь повсюду.
— Не так уж плохо, — сказала я, чувствуя, что надо сказать что-то обнадеживающее.
— Не надо. Это плохо. Объективно плохо.
Тимур закрыл лицо руками, облокотившись о колени. Я подумала, что, наверное, было бы неплохо его сейчас обнять за плечи. Но осмелилась лишь постучать по спине, отчего стало еще более неловко.
— Ладно, — сказал он, поднимаясь. — Ты свою миссию выполнила. Можешь идти.
Я тоже поднялась и спросила:
— Что? Уже?
Тимур хотел что-то сказать, но тут у меня зазвонил телефон. Пришлось вернуться в коридор, чтобы отыскать его в сумке. Звонила мама.
— Ты где? — спросила она. — Уже шестой час.
Я нахмурилась и глянула на часы. Уже и вправду так поздно.
— Дома, — сказала я.
Фактически я не соврала. Ну, если учесть, что дом был не моим. К тому же я уже действительно собиралась уходить.
— Я тоже, — сказала мама.
На секунду повисла тишина, но потом я быстро пролепетала:
— В смысле я уже подхожу, буду через пять минут.
Я положила трубку и невесело улыбнулась Тимуру.
— Мне пора, — сказала я.