Исповедь пофигиста
Шрифт:
— А ну дыхни!
Я хотел дыхнуть и не смог, упал ему прямо на руки. А утром честно сказал, что мне тогда плохо стало.
— Ага! Как меня увидел, сразу поплохело, упал и полчасти завалил.
Вполне может быть. Курили-то коноплю, планчик чистенький. Я сам приготовил с Пузырем, все стерильно, все отбито на барабанчике. А командир, как батя мой, ничего не понял:
— Какой сержант? Никакого сержанта! Забудь!
— Товарищ капитан! А как же назначение? Там же, кроме меня, никто не выдержит. Там же золото,
— Сержанта не дам, а должность получишь. В армии это предусмотрено. Вот я капитан, а начальник части.
Потом он майора получил, наш Антон, и Золотую Звезду за Афган вдогон. Он тоже покуривал: как шмон устроит в казарме, найдет «кусок» — и в курилочку. Шесть лет в Афгане, вся грудь в орденах, как у Брежнева, весь седой, контуженный — ему тоже хочется. Человек же! После запоя контузия играет — жжжж! Мы говорим:
— У Антона жужжалка заиграла, музыка головная.
Он тогда может в три ночи залететь в казарму:
— Па-адъем! Боевая тревога! Враг в десяти километрах!
А утром приезжает:
— Почему все спят? Что, всю часть на губу посадить?
А дневальный ухмыляется:
— Посадите, товарищ капитан! Вы нас всю ночь гоняли по тревоге.
— Кто гонял? Кто бегал? Кто вас заставлял бегать? Вы что, все чокнулись? Кто открывал оружейку?
— Вы!
— Я не открывал!
Ну, контузия, вечный Афган в голове, революция продолжается.
Двадцать пятого сентября собирает он нас, дембелей.
— Ну что, ребята. Послужили вы нормально, особенно Лукацкий. Правда, больше на губе.
Прошел еще месяц. А за два дня до отправки домой я вспомнил, что еще ни разу не был в отпуске. Ни разу! Ну, что я делаю? Сбиваю пару косяков, как всегда. Дедушке «фазаны» их раскурили, но этого показалось мало. А сержант Андрюха из Гусь-Хрустального остался дежурным по части вместо офицера по случаю праздника. В армии это предусмотрено. Он тоже курнул. Короче, я окосел, и Андрюха окосел, и все «фазаны» окосели. Я предлагаю:
— Андрюха! Слушай последний мой приказ! Я сейчас распечатаю цех, с командиром после разберусь. Снимаем к чертям пломбы, грузим радиостанцию, раскрываем ворота и едем ее продавать. На «ЗИЛе»! Задание ясно? Выполняйте! Литров тридцать вина нам обеспечено.
Я рад, Андрюха рад, радиостанция тоже… Да хрен с ней! Кто ее будет спрашивать? Я обкурен до предела — послезавтра домой! Домой! В Сибирь! Печати пробьют в военнике, и пошли мы все на хрен!
Берем списанные радиостанции в масле… двадцать лет, блин, провалялись без дела, в масле. Нехай, хоть перед смертью послужат… Грузим их со всеми штангами: семнадцать метров размах крыльев. Садимся в «ЗИЛ» и едем продавать к знакомому радиолюбителю, чтоб добро не сгнило. Ясно?
Все! Продали. За
Я опять открываю цех, пломб уже найти не могу — цех большой. Грузим, выезжаем. Веселая компания: дембель, сержант-дежурный со штык-ножом за рулем и рядовой Пузырь.
Едем на второй скорости. Я в сапогах, Пузырь в тапочках, а Андрюха ноги на педалях держит, ничего не видно. В общем, зима.
Вдруг на дороге менты. Андрюха разворачивается, и мы начинаем гоняться за ментами.
— Счас я вас, гады, задавлю!
Андрюха хочет их задавить. Немного не по уставу, но очень хочет. А менты этого не хотят, у них свой устав. Им по ихнему уставу за нами гоняться положено. Ну таки они извернулись и прямо нам в лоб. Все! Таран. Но Андрюха успел затормозить. Менты нас не облаяли, а наоборот:
— О, ребята! Какие вы все тепленькие!
Рядовой Пузырь шипит:
— Я еще горяченький. Ты меня не знаешь! Хочу в тюрьму!
Просыпаемся мы в задержке. А у нас ни военников, ничего — безымянные солдаты. Убей — никто не узнает. Там кругом решетки, холод собачий, не кормят и в туалет не водят. И сидеть так можно до суток. Ужас! Первым проснулся Андрюха — без штыка, без ремня.
— Мужики! А где мы?
Через два часа пригнал Антон нас выручать. Пузырь глянул в окно и припух:
— Все, молимся, ребята. Антон небритый — всем смерть!
И седьмого ноября, в самый светлый для всякого советского человека день, Антон построил всю часть для объявления приговора:
— Сержанта Немкова разжаловать в рядовые, до конца службы оставить без увольнений, уволить в последний разрешенный день. Рядового Пузыренко… на Ледяную станцию на Камчатку. А с вами, Лукацкий, я сделать ничего не могу. Но уйдете вы из части тридцать первого декабря в двенадцать ночи!
Но это же позор в армии — служить до последнего дня. И еще целых два месяца срока. Но Антон еще не все сказал:
— Лукацкий! До конца службы — ни одного увольнения. И ты тридцать первого пойдешь на вокзал покупать билет. Купишь его или нет, меня это не колышет.
Конечно, больше всех пострадал Пузырь. Ледяная станция! Там живут в землянках, в каторжных норах, там даже гарнизоны не стоят, а так — группки по десять человек. Не жилец теперь Пузырь, нет, не жилец!
И вдруг у Антона событие: приехал дружок по Афгану. Они с ним нажираются и приходят к нам в часть. Он и раньше сюда приваливал, иногда с телками. Офицер же! Полчасти в самоволке, а ему по барабану.
— Кровать мне принесите в кабинет, и меня на пару дней нигде нет.
А тут — друг с Афгана! Ночь, оба пьяные. Построил часть и ходит перед ним, хвастает: