Исповедь пофигиста
Шрифт:
Глава двадцатая
Я возвращаюсь в Пюрмонт. Почему в Пюрмонт? А куда же? В Ольденбург едут Кузькины, Сидоркины — в Ганновер, Безель маловат, Берлин далековат. Остается Бад Пюрмонт.
Я, вообще, в Восточную Германию не хочу, даже к Дирку. Восточная — водосточная. Туда уже перебралось родное немецкое правительство. Старая хохма! Мне во сне сам бундесканцлер Шредер явился, чтоб успокоить: как обустроимся, тебя первого вызовем. Только, говорю, на день-два, в гости: по секс-шопам с Дирком пройтись, на ваших неоновых нацистов поглядеть, на рейхстаг помолиться. К вам, господа,
Вот тебе и мир во всем мире: уже две марки за литр. И все в интересах немецкого народа. Йожка чего удумал! Природа никого сегодня не греет, по ней ездили и будут ездить, и за две марки тоже. Так Йожка с «зелеными» о ней уже молчит, а все о развитии международного туризма: бензин, мол, дорожает для того, чтобы немцы больше путешествовали за границу, там бензин дешевле.
И что же? Сработало! Уже говорят, что Йожка — еврей. Как что, так еврей! Ельцин — еврей, Фишер — еврей, Коль — тоже еврей. У нас во дворе Коли жили, так они этого и не скрывали. Не все евреи гении, но все гении — евреи. Недавно сам Папа Римский, тоже гений порядочный, перед ними публично покаялся:
— От лица, — говорит, — католической кирхи и от себя лично приношу извинения всему еврейскому народу — и мертвым, и живым, и не рожденным. Ошибочка вышла историческая, а виноват во всем святой Петр! Что с рыбака возьмешь, с пролетария! Все перепутал: кто кого и зачем. За что римляне его и окрестили вниз головой.
Во, думаю, повело православного. Не иначе — перед великим погромом, чтоб с чистой совестью. Понятно?
Так. Бензин дорожает, Йожка молится, Папа — иудей, я тоже не святой, однако еду из Безеля в Пюрмонт после шпрахкурсов, после черт знает чего. Поэтому — последние безельские новости на посошок.
Кузькины купили себе «ниссан-микро», на мои, кстати, бабки. Парковали его специально рядом с их же «рекордом». И Валя, как Папа Римский, только дверь откроет, тут же скрипит:
— Разве это машина? Консервная банка! А был лимузин. Так, можно сказать, задаром подарили. Во дураки! Правда, Света?
А Свете некогда: она с женой Сидоркина, Мариной, ходит в «кляйду» — такой магазинчик для особо бедных немцев, тряпки там всякие, бельишко, мелочишко, иногда и приличные вещи попадались. Туда небедные немцы старье сдают, они подолгу только бриллианты носят.
Одна наша была путц-фрау в хорошей семье. Хозяйка ее каждую неделю баловала. Ей по чину в одной и той же тряпке появляться в свете западло, больше одного раза — западло, иначе понизят в чине. А нашей путц-фрау с дипломом можно. В том, что ей дарили, не все новые русские ходят — такой прикид!
Так Светка с Маринкой это сразу поняли. Не то что немки на выдаче. Они ж не модельеры с кафедры марксизьма, блин, ленинизьма. Какой у них взгляд на вещи? Самый примитивный: бери сколько хочешь, но не все. А Светка с Маринкой — марксисты-максималисты, им именно
— Вали кулем, потом разберем!
И все, что на полках, — в сумку! Там и бюстгальтеры для новобрачных, и спецодежда, и подгузники для бабушек. Немки на выдаче сначала их очень жалели: совсем бедные люди, как из Африки. Но когда Светка десятую пару рейтуз понесла, забеспокоились:
— Was ist los? Куда столько?
— Муж, — плачет Светка, — инвалид. Часто менять приходится.
Но немки не совсем дуры оказались, Светку с Маринкой все равно вычислили и прогнали, да прямо в Красный Крест.
А вчера приходил Костя с важным решением:
— Я решил ни на ком здесь не жениться! Правда, я баламут? Меня уже местные немцы просят: познакомь с еврейками. Такие бабы — лучше немок. Конечно, лучше. Те все с детства на гормонах сидят, их мужики не любят презервативы, а бабы — беременность. А трахаться всем хочется! Я вру? Нет? А от гормонов немки пухнут и не рожают никогда. Немцев все меньше, нас все больше. А я — один! Две наши телки тянут меня в разные стороны: в Ганновер и Ольденбург. Куда ехать? А? Никуда! Счас, говорю, поедем. Ждите терминов. У меня вообще рак желудка, может быть, от вас. Изнасиловали!
Я сделал красивую аппликацию, вырезал из цветной бумаги две надписи — по-немецки и на идиш русскими буквами: арш лох и киш мир ин тухес! По-русски это звучит почти одинаково: поцелуй меня в задницу! Ну? Знаю я немецкий после этого или нет? Конечно, знаю. И наклейки эти я прилепил на жопу «ниссана» херров Кузькиных. А у них там от прошлых хозяев тоже крутая наклейка осталась: бэби ан борт. Эти три изречения так чудесно сошлись, прямо дружба народов! Теперь Кузькины могут ехать в Ольденбург, на фломаркт.
Да, самое главное! Фирма «Олимпик», ну та, что с нас бабки тянула за гостиницу через Гюнтера, а я не дал, а все дали, а они взяли со всех, кроме меня, потому, что я не дал… — так она в полном составе села на скамью подсудимых вместе с тем чуваком из «министерства по делам беженцев». Говорил же я Гюнтеру: кушайте фаршированную рыбу, господа!
Курту я с радости сказал по-немецки:
— Курт! Есть еще правда в Германии!
Хорошо сказал, в пассиве! А он только скривился:
— Was, was? Какая правда? Где именно?
А фрау Бузу мы на прощанье всем хаймом угостили настоящим украинским борщом. Ей он очень понравился.
— О! — мурлычет. — Евреи умеют делать украинский борщ, а югославы нет, у них такая шайса получается!..
Так я ей решил добавить радости:
— Фрау Бузе! Евреи все умеют, их на Украине еще много осталось.
Она почему-то так испугалась.
Глава двадцать первая
Ехал я из Киева не помню куда. Да не на «ифе». На поезде, но тоже очень медленно. Я в плацкартных вагонах не езжу, только в купе, чаще всего международного класса. Это когда в купе четверо, и все — разных народов.