Исповедь пофигиста
Шрифт:
— Урсула! Ты едешь на Украине по автобану, и твое колесо — пшик! — весь люфт вышел. В колесе… как по-ихнему дырка? Быстрее! Во — лох. У тебя нет гельд на новое колесо, колеса на Украине золотые. Ты берешь свое колесо и катишь его к папе, после папы оно как новое. Ясно?
— Ваш папа коллекционирует старые колеса? У меня тоже есть старые колеса. Сколько он даст за колесо? Но при чем тут вулькан? Не понимаю!
— Она не понимает! — возмущается мама Зина. — Как это при чем тут вулкан? Он же вулканизаторщик. Я с ним сорок лет живу… как
В доме мамы Зины я потом был в гостях. Действительно, двухэтажный, но не совсем ее, точнее — совсем не ее, хотя они там и живут на двух этажах сразу, вдвоем с папой Мишей. Дом совсем старый, немножко пахнет мышами; ковер в комнате не вмещается, так они его загнули по краям — не выбрасывать же ценную вещь. Спальня на втором этаже, а туалет и кухня на первом. Ночью идти на кухню по узкой деревянной лестнице — убиться можно! Мне предложили заночевать.
— Сначала, — говорю, — купите ночной горшок.
На курсах все по-старому, знакомство продолжается. Следующий по профессии мальчик Валя. Не, не Кузькин, но тоже русский, сантехник. Все завидуют, еще бы: с такой профессией — хоть сейчас, и без всяких шпрахкурсов. Так он так и сделал: перестал ходить на занятия. Тогда ему пригрозили лишением всех прав состояния: перекроют в социаламте гельдпровод «Дружба», и будешь до конца своих дней его чинить, сантехник.
Но сантехнику все это по барабану, если ему сантехник имя. А Валя оказался вовсе не сантехником. Это он так хорошо по-немецки говорил, со свистом. Он, блин, цантехник, техник по зубам. Так это совсем другой техник. Кто его без немецкого языка к немецким зубам подпустит, если даже мы его неправильно поняли? Дурдом!
Курта перво-наперво поразили наши машины. Даже моя. Теолог же! Он на них часто в окно глядел и тяжко вздыхал. Наверное, думал, что мы сюда на арбе прикатим. Может, и завидовал немножко. И было чему! Во дворе в ряд стоят «мазды», «тойоты», «рено», как у входа в Министерство иностранных дел Украины. Не последней модели машинки, но старше десяти только моя. А у Клауса «корза» такая потертая! Я ее, разворачиваясь, немного задел дверью, так никто и не заметил новых царапин. У Курта была еще страшней, «фольксваген» цвета «грязный металлик», с заклинившими стеклами и севшим аккумулятором.
Зато Курт бешено любил всякие толстые книги по искусству с картинками. Где он только их не скупал: и в Гималаях, и в Пиренеях. Куда ездил в отпуск, там и скупал. И стойку на голове делал классно во дворе, почти без помощи рук. С ним только мама Зина могла соревноваться — она каталась по земле. Представляете, при ее формах, и юбках, и возрасте — секс-шоу! Курт, как увидел, потерял равновесие и упал прямо к ней на коленки.
А ведь он тоже не мальчик, чтоб перед каждой в обморок падать. Кое-что повидал в Гималаях, санскрит знал назубок и полдня нас ему обучал. А нам же что дойч, что санскрит — все с нуля. Лично я переключался мгновенно. Ну, он там себе пишет на доске, а мы с ребятами спорим: на каком языке?
— Лойтэ! Ляйзэ! Иго! Ляйзэ!
Молчите, мол, сволочи необразованные! Я собрал все известные мне немецкие слова и спросил его:
— Курт, почему вы все время один говорите, а нам не даете?
— Что-что? — скривился Курт.
Это у него любимое: was, was? И обязательно кривится.
— Говорите, Иго, говорите, биттэ!
— О чем? — спрашиваю.
— Ну, вы же хотели говорить. Давай-давай!
— По-санскритски?
— А вы уже и так можете?
— Не, — говорю, — я не йог.
А Урсула, та сразу словарем кидалась, и все в меня. Девяносто тысяч слов! При прямом попадании в голову запоминаются мгновенно, такой след в памяти — труба!
А Клаус, тот по-другому. Он, гад, включал проигрыватель, старый, как из-под Геббельса, с одной и той же пластинкой: «Вы на вокзале». Лязг, грохот, кто-то чего-то объявляет, кого-то уже задавили… А он ходит между рядами и тычет в нас пальцем:
— Ну что? Как? Хоть что-то поняли? Я ничего. Лукацкий, повторите!
Я повторяю:
— Аааа! Трах-тарарах! Бэмц! Ууу!..
— И все? А дальше?
— А дальше поезд ушел!
Чуть не забыл японскую чету из Днепропетровска. Доктор Нечипура с супругой — такой ядреный зоопарк! Оба на родине были докторами непонятно каких наук. На первом же уроке доктор Стасик отсел от своей жены и сбрил бороду, бросил в чужом порту на произвол судьбы, но рта бабе открыть не давал:
— Оля! Ты же мешаешь преподавателю, лучше молчи. Зачем всем знать, что ты дура?
Рядом с Олей сразу же сел искусствовед Гоша из Прибалтики. А что: красивая, еще не крошится, на глазах у всех покинута. А чтобы Стасик не очень огорчался, Гоша развозил всю семью на своем «рено» по домам. Оля радостно кричала мужу:
— Стасик, что ты там копаешься? Мы с Гошей торопимся.
И Стасик как путевый ехал домой на машине.
Он, блин, первый на курсе выучил роковую фразу: шрайбен зи биттэ — и давил ею всех учителей без разбору. Ну, скажет кто-то сдуру больше двух предложений подряд, а Стасик тут как тут: вскакивает с места, выбрасывает правую руку вперед, как Ленин, в натуре, и грозно рычит «Шрайбен зи биттэ!» Мол, кончай, трепаться, давай пиши! Бедные учителя скрипят мелом, а Стасик пьет свой утренний чай.
Потом он потребовал перечислить названия всех частей тела и все немецкие ругательства без исключения с живой демонстрацией и рисунками на доске.
За пять минут до конца занятий Стасика постоянно тянуло наружу, сильно тянуло, как в космос.
— Куда вы? — озабоченно спрашивали немцы.
— Мне нужно срочно выйти! — по-русски отвечал Стасик.
— Но до конца всего пять минут.
— Так я на минуту!
— Херр Нечипура! Момент!
— На секунду! У меня отекли обе ноги, обе байны, как плюмбум.