Исповедь пофигиста
Шрифт:
Но когда пропал мой велосипед, я не вытерпел. Я тоже бандит, слава богу, хотя и бывший, и кое-что еще помню. Турка встретил меня уже как своего, даже обнял, предложил лучший матрас поближе к окну: там посуше.
— Я не хочу твой матрас! Где мой велосипед?
— Момент, я сейчас узнаю. Сюда разные ходят, некоторые далеко живут. Может, кто-то и воспользовался. Шайсе!
Я пригрозил полицией, тогда он куда-то сбегал и притащил сразу три велосипеда.
— На, бери, бери все, не жалко! Я никому не скажу!
А надо мной живет настоящий украинский художник. Зачем мне
Ну вот. Он художник не потому, что рисует, а потому, что в игольное ушко пролезет, как верблюд. И еще тебя за собой потащит, чтоб ты там застрял. Не все ж такие маленькие и скользкие, как он, не все художники.
У него квартира, как в «Колоннадес»: четыре комнаты. Но под самой крышей, со скосами, и комнаты маленькие, как телефонная будка, и потолок, как в штольне: только лежа или ползком. Но при его росте очень удобно лампочки менять.
Он взял «форд» в кредит, на работу ездить. Пока брал, работу потерял, в Германии это бывает. Остался с «фордом» на руках. Так он еще и микроавтобус «ниссан» берет, тоже в кредит: вдруг под него новая работа найдется. И домой ехать не нужно, ночуй прямо в «ниссане». Но работы нет и под «ниссан», банк трясет автохаус «фиат», автохаус пытается трясти украинского художника. А тот трясется плохо, потому что, во-первых, украинский художник, а во-вторых, чему там трястись — всего пятьдесят кило спрессованных костей.
Автохаус вежливо предупреждает: «Дорогой херр! Если вы не хотите платить кредит, мы будем вынуждены забрать у вас машину. С наилучшими пожеланиями…» и так далее.
Украинский художник рисует письмо в банк:
«Все неправда! Платить хочу! Верьте слову».
И снова не платит, а в автохаус посылает такую шайсу! Причем все по-немецки, как ему кажется. Эту шайсу там всем автохаусом переводили и немцы, и поляки, и даже русские — в этот день ни одной машины не продали. Прочтут и хохочут идиотским смехом. Мне тоже дали прочитать. Я уже тогда был другом «фиата». Ну, блин, шифрограмма в центр. Немцам этого не понять, потому и войну проиграли. Слушайте:
«1. Машина мне не нужна. 2. Машину я не отдам никогда. 3. Я отгоню ее на автостоянку Франкфурта-на-Майне. 4. Если хотите, забирайте ее там сами. 5. Я еду на Украину. 6. Срочно подготовьте машину к продаже».
Я же говорил: художник! Бандит! Все и ничего. Он полякам-перегонщикам доказал, что Польша с запада на восток — две тыщи километров, а там больше восьмисот и в лучшие времена не было. Поляки принесли маленькую карту Польши, а художник огромную. Он говорил, что на огромной карте Польша больше. Поляки так обрадовались: это ж их национальная мечта! Потом он за чужой счет всю Украину на немецком горючем как бы исколесил, ни разу как бы не дозаправившись, чтоб как бы не продешевить. Я молчу. Ну? Правильно я сделал, что у него во Франции кинокамеру украли?
Банк и автохаус все же упросили художника
Какие соседи! Легко с ними жить? А умирать? То-то же.
А тут еще крыса в ванной объявилась — шуршит и шуршит, прямо до сердца достает. Мне все кажется, что она голодная, хоть я ее и никогда не видел.
Вызвал я Гибеля, хозяина этих золотых трущоб, столичную штучку, пообещал заплатить сразу за три последних месяца, причем в течение ближайшего года. Клюнул, приехал.
— Господин Гибель! Откуда здесь крысы? Мы так не договаривались.
Он зажигалкой почиркал, огоньком поводил по сторонам и сообщил:
— Это не крысы, это сквозняк.
— Какой, — говорю, — сквозняк, когда я вчера у двери сыр положил, а сегодня его нет. Куда он делся?
— Наверное, сдуло.
Зато в любое время приходи и гостей приводи. Хочешь — к голубым, хочешь — к этому художнику, и не надо писать дурацких объявлений, как в других неприличных домах:
«Господа! Сегодня у меня будут гости, не более трех человек. Порядок гарантируется».
Мне это хуже крыс, Гибеля и этого голубого художника-наркомана!
Глава двадцать четвертая
Какой дом? Где я строил дом? В Стрежевом? У Джамали? Почему не помню? Помню, строил. У него потом крыша поехала, но это в Пюрмонте. А вы говорите: в Стрежевом. Откуда Джамали в Стрежевом? Он же турок. Чтоб он был похож на свой дом!
Ой, я узнал в арбайтсамте, что я требуюсь на стройке частного дома и стройка только-только началась. Я позвонил, и меня пригласили к восьми.
Утром дождь, ветер и нерабочее настроение. И тем не менее я на стройке. Там еще два немца, и третий, Эрик Мерль, тоже немец. Мне все обрадовались.
— Электрорубанком пользоваться умеешь? Давай-давай балки стругать.
Умеешь, не умеешь… Стругать так стругать. Джамали пришел в десять утра в туфельках, джинсах, в очках. Хозяин!
— Я, короче, Джамали!
— Я, еще короче, Игорь!
Познакомились, давай пахать. Эрик грызет колбасу и кричит:
— Иго! Дать хаммер?
О, думаю, угостить хочет.
— Кидай! — кричу.
Он и кинул… хаммер. Молоток!
— Что ж ты, — ору, — такое кидаешь?
— А что ж ты, — орет, — не ловишь?
Мое счастье, что не ловил, точно бы поймал на свою голову…
Начали пленку натягивать на крышу. Натягивать я умею, что хош натяну, и на крышу тоже. Так немцы посовещались и послали меня на самый верх, без страховки, без доски. Что, им меня жалко, что ли? Ну, гады, назло не убьюсь! Взял тонкую палку, положил на крышу и прибил гвоздем. И по этой тонюсенькой рейке долез до самого конька. Подтянул на веревке рулон пленки, развернул ее во всю ширь — по-русски, от души, по-сибирски. Пленка — восемь на шесть, как парус корабля. Поймала, блин, попутный ветер и взлетела над крышей вместе со мной. Потаскала меня по крыше, как хотела: и головой, и ребрами, и жопой, а бросишь — улетит в пространство. Ну, я и бросил — пусть летит, без меня. Она и улетела, Джамали ее потом долго искал.