Исповедь пофигиста
Шрифт:
При чем тут я? Я только-только тронулся. У меня что, СПИД? Куда мне торопиться? Здесь же все делается по-людски, так немцы считают и те русские, которые еще в Германии не были.
Все по-людски, не то что на Украине. Там тормоза отказали или руль заклинило, короче — писец! Но есть еще две-три минуты… Ну, дурак пытается переключиться на ручное управление, тормозит ногами, орет и закрывает глаза, а всякий порядочный украинец звонит в милицию и делает официальное заявление: мол, раз уж все так круто вышло, кончаю жизнь самогубством в знак солидарности… ну,
Нет, никаких личных просьб, такие заявления ментами не принимаются и не регистрируются. И никто с тобой торговаться не будет, и в обмен на твою жизнь ни хрена хорошего не даст. Заявку передадут куда следует: шахтерам там или в отдел по связям с обчественностью при президенте, дорогу перекроют ежом, и кончай як хош. А пугать людей на трассе зачем же? Они и сами обо все узнают в свое время.
В Германии все не так. Полиция тут же объявляет по радио: на трассе зельбстмердерфарер — и все. Ему до гроба — зеленая улица, сквозной коридор, чтоб никто не мешал и не превращал самоубийство в убийство. Это совсем другая статья, совсем другой грех. А господин под ним не подписывался. Значит, и башлять не будет. К тому же самоубийца может и передумать. Ему судьба русских горняков по барабану, только личные проблемы! Под настроение, под кружечку пивка, под кайф! Да и тормоза, как правило, в полном порядке, можно и пошутить.
Так я аж до границы делал этому придурку зеленый коридор и ехал по обочине. Около самой границы Войцик мне говорит:
— Рыжий, кончай дурить. Он уже давно нас обогнал вместе с полицией. Такой эскорт!
А, курва! Но до Люблина мы добрались нормальненько и сразу на базар: полазать, посмотреть, как люди живут. А машину поставили за базаром, за железной дорогой, на травке. Когда — раз! — польские полицаи. А Войцика рядом нет, он со своей мамой уже на базаре. Полицаи ко мне:
— Ваши права!
— Командир! Мы что, в Киеве? Зачем тебе мои права? Я что, нарушил правила железнодорожного движения?
— Нет. Но пан припарковал машину в неположенном месте.
— Где-где именно пан припарковал?
— На газоне.
— А где написано, что это газон и здесь нельзя приземляться? Вы сами сейчас стоите на газоне. Вместе со мной.
— Я при исполнении. А табличка — вот!
Гляжу — пся крев! Действительно, около урны табличка. Такая крошечная, плюгавенькая, но по-русски: «Траву не мять!»
— Командир! А почему она по-русски? Мы что, не в Польше? Почему я в Польше должен читать по-русски?
— А поляки, пан, и так траву не мнут. Сразу и видно, что пан не поляк. А откуда пан розумие по-польски? Пан живэ в Польши?
— Нет! В Германии. Разве не видно?
— Нет, не видно.
— А по машине тоже не видно? По номерам, блин?
— По номерам видно…
— Тогда какие вопросы? Вот тебе техпаспорт, вот паспорт, вот машина, вот я. Чего еще?
— А
— Нормально, я еще грубость не применял. Хотите, пойдем прямо к судье.
А судья — родная сеструха Войцика. Я ее хорошо знаю. И еще я знаю, что сейчас с базара придут Войцик с мамой. А вот и они!
— О, пан, что такое?
— Пан нарушил правила стоянки.
— Пишите квитунг на меня.
— Как пани фамилия?
— Полищук.
Он — раз:
— Кто есть пани такая-то пани?
— Доцурка.
— О, прошу, пани, прощения! Счастливого пути!
— А квитунг?
— Какой квитунг, пани?
У родителей Войцика в Люблине свой дом на два этажа. Первый этаж — триста метров. Две теплицы, бассейн. Мать хорошо знает украинский, а батя еще и русский, и все очень звонко поют — под водочку, под огурчики, под немецкие ликеры. Вилли, мой хаус-мастер, тоже звонко поет, шайсе, особенно ночью, под барабан. Просыпаешься в холодном поту и слушаешь до утра.
Дом у родителей безразмерный. И хрен с ним. А жил я совсем в другом месте. Что я стариков стеснять буду? У них своих родственников пол-Польши, как у Хасбулатова. Ну, спихера из русской Верховной Рады. Он так себя все время называл, по-чеченски. Великий, бля, чечен, и ни хрена больше! А поселился в бывшей квартире Брежнева, я по радио слышал. Когда его об этом спрашивали, он страшно злился и по-чеченски сверкал глазами:
— Говорят, у меня квартира шестьсот квадратных метров. Я знаю, кто говорит: мальчики в коротких штанишках — Гайдары, бурбулисы, гладиолусы разные… Студенты! Где они там насчитали шестьсот, когда и трехсот нет. Ну, не сакля, ясно. Но я в ней не один живу, ко мне со всей Чечни родственники едут: на Москву поглядеть, на Кремль, на меня, сына чеченского народа. Это понять надо, прежде чем метры считать.
А я что, лох? Я все понимаю. И с родителями Войцика жить не стал, а они и не звали. С родителями вообще жить вредно, даже с чужими.
Короче, как-то перед сном я оказался совсем один, а спать еще не хотелось. То есть спать-то хотелось, даже очень, но не одному. И к кому же обратиться за помощью? Ага! Есть тут подходящий бандит, Леон, сукин сын и сутенер. Я звоню Леону:
— Леон, нужна телочка на ночь!
А он образованный сукин сын. Все сразу понял, причем правильно.
— Будет сделано, шеф! Сколько хочешь. Всего одну? Тогда двести марок за всю ночь.
— О’кей! Но чтоб там на мой вкус: сиськи, письки, попочка, трали-вали!
Леон привозит меня к телке, зовут Моника, пани Моника из кабачка. Рост — под меня. Именно телочка, а не старая тухлая телка из «Пипа». Стриженые волосы, крупные карие глаза — огромные! О! Еще сиськи, как у Вероны. И маленькая попочка-кнопочка. Девочка — обалдеть! Вообще, я люблю похудей, чтоб талия была не ниже пояса. Не! Жена должна быть другая: толстая, сладкая, теплая: любимого человека должно быть много, и чтоб я всегда был накормлен и согрет.
А эта телочка щупленькая, жопка маленькая, а сиськи тем не менее!..