Исповедь Стража
Шрифт:
…Кто поймет эту непонятную, тревожную боль — сладкую и страшную, — что никак не отпускает Мастера? Никто не задумывается, почему он так упорно, усердно трудится, не оставляя себе ни мгновения на то, чтобы остановиться, — потому, что во мгновения покоя эта боль сразу же заполняет все его существо, потому, что он не хочет, не хочет думать — что это, почему… Потому, что он знает — это запретно, он ничего не забыл — но все более неодолимым становилось жгучее желание создать живых: не майяр, не орудие свое — иных, чем он, тех, чьи замыслы будут новыми, не имеющими своего истока в нем, Ауле…
А
Кстати… А Эру-то откуда замысел взял? Или он и вправду не первый в Эа Творец?
Или?..
И не об Отступнике были его мысли, когда начал он творение: творил новых по образу и подобию своему. Обликом новые существа были похожи на его майяр — широкоплечие, сильные, приземистые, словно бы созданные для жаркой работы у горна…
А что же, Курумо и Артано так и не догадались, глядя на других майяр Ауле, что они — не такие? Тут и вспоминать нечего — одни высокие и стройные, другие… как там… приземистые, широкоплечие…
Аулехини. Да, так они будут зваться: Дети Ауле. Кузнец произнес это вслух, словно пробуя слово на вкус — Аулехини… — и замолк в испуге, виновато и смущенно улыбаясь. Это было открытием, новым, незнакомым чувством: он гордился ими, как ни однимсвоим творением, он восхищался ими, и это не было смиренным восхищением пред величием замыслов Творца — он любил их…
Не понимаю. Валар пришли в Арду из-за любви к ней, ко всему, что здесь должно появиться. Так что не могло чувство любви быть для Ваятеля новым.
Вообще-то, я придираюсь к мелочам. Точно так же, как придирался в свое время к мелочам в «Сильмариллионе». Это уж у меня в крови.
А как иначе напишешь, чтобы люди поняли? Только по-людски. И никак не иначе.
Один за другим они открывали глаза — темные, как глаза их создателя, поднимались, изумленно оглядывая сверкающий драгоценными кристаллами высокий свод пещеры, подобный звездному небу. И тот, что пробудился первым, остановив взгляд на Кузнеце, медленно, неумело улыбнулся, словно хотел что-то спросить.
— Я… — выговорил Ауле на том языке, который сам сотворил для них, на языке камня и гор, пещер и подземных рек, — я Махал. Я создал вас.
Его лицо пылало он даже не заметил того, что сказанное им — святотатство, потому что «Создатель» прежде звался лишь Всеотец..
— Махал, — повторил Новый и опять улыбнулся. Ткнул себя пальцем в широкую — только мехи раздувать! — грудь, потом обвел жестом других пробудившихся: во взгляде читался вопрос.
— Кхазад, — кивнул Ауле; глаза Кузнеца сияли теплым золотым светом, неожиданно он рассмеялся, не в силах больше держать в себе это огромное невыразимое счастье. — Вы — Подгорный народ, властители камня и металла, Кхазад. Ты… понимаешь меня?
— Кхазад, — повторил Новый и тоже кивнул, запоминая…
О! Если Ауле создал язык для гномов, почему бы Саурону не создать некий язык, который он назвал Языком Тьмы, и не приписать ему целый никогда не существовавший народ? Впрочем, почему бы и Мелькору не создать
Но как же получается — любой, кто хоть что-то смеет творить, — сразу становится врагом Единого! Однако!
А если Валар просто НЕ СПОСОБНЫ были создавать истинно живое? Разумное? Конечно, не хочется признавать, что Мелькор, которому ты беззаветно поклоняешься, просто не мог никого создать… Нет-нет… Если Валар — создания мысли Илуватара, а твари Моргота жили лишь потому, что ими управляла воля Моргота… а почему тогда драконы не вымерли? И все орки тоже после изгнания Моргота? И тролли?
А вдруг все же Валар тоже творят живое?
А вдруг и они — подобно направляемым волей Мелькора тварям — тоже действуют лишь потому, что их направляет воля Эру?
И тогда Мелькор воистину — Даритель Свободы?
А может, я просто теряю разум?
Но ведь то, что я с детства учил…
Меня всегда несколько коробила история создания гномов. Как это — сотворить и потом уничтожить живых существ, испугавшись нарушить какие-то запреты? Но я утешался тем, что только Эру мог вдохнуть в гномов истинную жизнь. И все равно — уничтожать свое творение… Если представить, что Валар и вправду могут творить живое — то, выходит, прав-то все же Мелькор.
Самое тяжкое, что сейчас мне НИКТО на это ответа не даст. Разве что когда отправлюсь по Пути Людей. А мне еще хочется пожить и узнать истину, не дожидаясь встречи с Владыкой Судеб.
Неужели правду мы узнаем лишь ТАМ, когда она так нужна нам ЗДЕСЬ?
Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам — счастье переполняло его, все — золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось…
…Артано увидел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот…
Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней — молча, стиснув зубы.
Ваятель… ведь ты создал живое… зачем ты…
Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся.
Таково веление Единого.
Майя выпустил Ваятеля, сощурил дерзкие глаза.
В треснувшей форме отлито! Ты покорился Эру, как воск — молоту! Почему?
Ауле все ниже клонил голову.
Всеотец — Творец Мира.
Но и ты — творец! Ты — Мастер!
Он создал нас. Нет своей воли у молота, не измыслит нового наковальня: мы — лишь орудия Замысла Единого.
А ты создал меня — значит…
Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ — больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ:
Ты создал меня — или?..